Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Сьянов по рации доложил комбату:

— Нахожусь в Министерстве обороны.

Он шмыгает носом, из глаз текут слезы: на мосту и на Площади перед домом убито восемнадцать наших товарищей. Думал, не смогу об этом написать. Смог.

...Сегодня забросали парадный вход дома Гиммлера фаустпатронами и ворвались в вестибюль. Огромное здание — гестапо. Построено буквой «Г». Верхние этажи разбиты артиллерией и при бомбежке. Нижний, подвальный, где мы находимся, поддерживают железобетонные своды. Тут у них помещались канцелярии и камеры для заключенных. В канцеляриях они и жили: конторские столы и мягкая мебель красного дерева. На стенах картины.

В камерах одни кровати. Железные. Ножки намертво вцементированы в пол. Головки приварены к глухим и голым стенам. Должно быть, на этих кроватях истязали заключенных. На стенах — темные пятна, следы крови. И следы от пуль — рваные борозды, рваные воронки. На высоте человеческой груди. Расстреливали. Здесь сейчас работают военюристы. Мы живем в коридорах: все-таки легче. Нас почему-то остановили, другие части осваивают этот объект.

Три часа пять минут. Значит, уже 30 апреля. Илью Яковлевича срочно вызвали в штаб полка. Предчувствую: случилось что-то важное.

30-го же, в ожидании Сьянова. В нашей роте часто бывает врач Алексеева. Когда позволяет обстановка, Наш Сержант любит поговорить с ней. Валентина Сергеевна слушает. Илья Яковлевич рассказывает о своей жизни — той, довоенной. Это не нравится Митьке Столыпину.

— Почему? — спросил я его.

— Могут убить: часто ударяется в воспоминания, — ответил Митька.

Я возмутился:

— Темный и суеверный ты человек!

— Какой есть.

— Каркаешь, как ворон!.. А кто говорил: «Он заколдованный, его не убьют?..» Не ты?

— Я.

— Вот и выходит, что ты болтун!

Мне хочется изничтожить Митьку Столыпина — как ему могла взбрести в голову мысль, что такого человека, как Илья Сьянов, могут убить. Да если и взбрела — молчи! — настоящий солдат об этом никогда не скажет!.. Митька слушает меня внимательно, а потом убежденно басит:

— Одна надежда, что заколдованный.

Ну что с ним поделаешь?! А быть может, прав Дос Ищанов? Недавно он сказал мне:

— Зачем горишь, как сухой курай? Митька над тобой шутит. Если все мы будем одинаковые, как пустые пиалки для кумыса, какая польза?

Сам Дос никогда ни над кем не подсмеивался. Ко всему, что происходит на земле, он относится серьезно. Он любит шутку, но не сразу отличает ее от издевки. И еще: милый Дос очень немногословен, как и Валентина Сергеевна. Редко-редко она подает голос, когда Сьянов рассказывает ей о себе.

Однажды Илья Яковлевич рассказывал:

— Учителю Титу Емельяновичу Дейнеге я обязан всем, что есть во мне хорошего. Учителю Пантелеймону Григорьевичу Кучевасову — фамилией. Этот — последний — был удивительный человек. Гуманность уживалась в нем рядом с жестоким упрямством. На одном из уроков он вдруг спросил меня:

— Илья, почему ты Сиянов?

Я опешил.

— Все у нас Сияновы: и дедушка, и отец, и дядя Кузьма, и дядя Алексей.

— И тем не менее, здесь налицо вопиющая ошибка.

Класс притих, я покраснел, будто был виновником этой вопиющей ошибки, а Пантелеймон Григорьевич продолжал:

— В основе каждой русской фамилии лежит корень. Озеров — от озера. Синебрюхов — от прозвища идет. Фомин — от имени Фома. Твоя фамилия лежит в этом ряду. Ее корнем является имя Касьян. Отбрасываем частицу «ка» и получается соответственно Сьян. Вот так. Отныне ты будешь Сьянов. Изволь исправить букву «и» на мягкий знак.

Я благоговел перед учителем, а тут взбунтовался:

— Все равно буду Сияновым, как все наши!

Пантелеймон Григорьевич решил сломить мое упрямство. Были пущены в ход уговоры, оставления «без обеда» и даже стояния в углу просто так и на коленях. Я не сдавался. Уговорил дед: «Кровь-то в тебе останется наша». Так я стал Сьяновым.

Вот тут Валентина Сергеевна сказала:

— Жаль. Ваша фамилия произошла от слова сияние. Ведь это так ясно — Сиянов.

Наш Сержант не обратил внимания на ее слова, а я понял: Валентина Сергеевна любит его. А у Митьки Столыпина и здесь все просто.

— Полковому врачу поручили занимать нашего командира роты — вот и все.

Занимать Илью Яковлевича стало обязанностью всех после того, как узнали, что жена полюбила другого. Когда она перестала писать письма, командир и комиссар полка послали в Кустанайский обком партии просьбу — сообщить, что случилось с женой старшего сержанта Ильи Яковлевича Сьянова, чьими боевыми подвигами гордится вся дивизия. Ответили: нашла счастье с другим. От Сьянова это письмо хранили в глубокой тайне. Но от солдат разве скроешь? Мы еще больше стали уважать своего командира

А в отношении Валентины Сергеевны Столыпин не прав. Она не занимает, а любит Нашего Сержанта. И страдает. Вот почему мало говорит, больше слушает.

Не забуду я такого случая. Сьянов вспоминал:

— Был у меня дядя Алексей. В первую мировую войну попал в плен. Несколько раз бежал, но неудачно. Его ловили и всякий раз в наказание распинали. Возвратился дядя Алексей с покалеченными руками, к работе неспособный. На жалостливые причитания родни с усмешкой отвечал: «Зато я теперь не хуже Иисуса Христа, на кресте побывал и из мертвых воскрес...» — вот такая сила духа была в нем! — воскликнул в заключение Наш Сержант.

Валентина Сергеевна помолчала, а потом вдруг сказала:

— Удивительный вы человек, Илья Яковлевич, много говорите о своей родне, о детстве. И ни слова — о жене.

В эту минуту у нее было такое красивое лицо, какого мне еще не приходилось видеть. Но тишина, наступившая после сказанных ею слов, была нехорошей, и я невольно взглянул на Сьянова. Глаза его стали по-ястребиному настороженными. Чужим голосом он спросил:

— А почему я должен говорить с вами о жене? Почему? — и горбинка на его носу побелела.

Все знают — когда у Сьянова белеет горбинка на носу, он волнуется в приступе гнева. Знала это и Валентина Сергеевна.

— Простите, Илья Яковлевич, — тихо сказала она. И ушла.

— А ты чего уши развесил? — прикрикнул и на меня Наш Сержант и тоже ушел.

«Неужели он не догадывается?» — в который раз мучаюсь я неразрешенным вопросом. Это волнует не одного меня. Митька Столыпин утверждает:

— Истина: мужья в отношении своих жен слепы.

Ищанов не соглашается:

— Все он давно знает. Но он гордый.

Да, наверное, это так. Ведь никто не узнает, как я люблю Аню. Но я люблю и нашего командира батальона Неустроева и никогда не позволю признаться Ане в своей любви.

Валя Алексеева закончила медицинский институт незадолго до войны. И хотя в институте не последнее место занимала военная медицина, она никогда не думала, что ей придется быть на фронте. Сведущие люди открыто говорили, что в воздухе пахнет грозой, а она воспринимала это как простительную привычку пожилых людей — прорицать и предвидеть.