Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Он идет нога в ногу с Алмой. Поскрипывает снег, пахнет смолой и свежеиспеченным хлебом. Они и не заметили, как оказались на окраине совхоза, там, где к нему вплотную примыкает молодой сосновый бор, превращенный комсомольцами в парк культуры и отдыха. Правда, сейчас парк заметен снегом. Но при входе, на арке, до сих пор красуется надпись: «Добро пожаловать!»

— Пожалуем? — смеется Игорь.

— Ага! — смеется Алма.

Они храбро устремляются в аллею и тонут в сугробах. Задыхаются от счастья. Крепко держатся друг за друга, барахтаются и снова бегут.

— Ты похожа на Снегурочку, Алма.

— А ты — на Деда Мороза.

— Ты не можешь себе представить, как я счастлив!

— И я.

— Скажи — от каждой девичьей шубки идет такое волнующее тепло?

— Не забывайся: мы брат и сестра.

— Я хочу тебе признаться, Алма...

В словах Игоря Алма улавливает больше чем шутку и высвобождает свою руку из его холодной, сильной руки. Она выбирается на дорогу, топает ногами, стараясь сбить снег с рыжих, украшенных казахским орнаментом валенок.

— Мы опоздаем. В клубе скоро зажгут новогоднюю елку. А мне еще надо домой сбегать переодеться, — старается казаться беспечной Алма.

— Спеши, а мои звезды — вон они, над головой горят. — Игорь не смотрит на небо. Он смотрит на нее.

— Идем вместе! — зовет Алма, но в ее голосе радость избавления от присутствия чем-то смущающего ее человека.

— Иди. Мне надо побыть одному, — требовательно и грустно говорит он.

Уходи, Алма. Игорь прав: одиночество иногда врачует...

Их долго везли «в глубь страны». Эти слова они слышали от взрослых. И радовались, потому что поезд перестали преследовать самолеты с черными крестами на распластанных крыльях. Самолеты сбрасывали бомбы, которые разрушали здания, убивали людей, поджигали леса.

Такие бомбы однажды обрушились на его родной Буйгород. Они, дети, убежали в лес. А когда Игорь вернулся в городок, то на том месте, где стоял их дом, увидел черную щепу, битый кирпич, тлеющий уголь. Маму и бабушку, сказали ему, убило. Женщины плакали, причитали. А он не плакал — смотрел вокруг расширившимися глазами. И не плакал. И не боялся. Он уже был кормилец. Так ему говорила мама, когда пришла похоронная. Это такая бумага. В ней было рассказано про отца, как он сражался с фашистами и как его убило под городом Смоленском. С того дня Игорь и стал кормильцем... А после бомбежки их, детей, сначала везли на грузовике, потом по железной дороге, в глубь страны. Остались позади разрушенные города, стреляющее небо, зарево пожаров над деревнями, убитые люди, трупы лошадей, коров.

Не осталось позади детство. Оно пошло вместе с Игорем «в глубь страны». Опаленное войной, не совсем сытое и теплое, но не ставшее от этого менее шумливым и беспечным, оно поселилось в каком-то маленьком городке, в низком деревянном доме. Здесь Игорь услышал новые слова: «Казахстан» и «распределитель». Как он понял, дом, в котором они жили, назывался распределителем, а все, что было вокруг, — город, роща и покрытая снегом степь — Казахстан. Накануне дня Красной Армии, Игорь это хорошо запомнил, потому что ему было поручено выучить отрывок из поэмы Николая Тихонова о подвиге двадцати восьми панфиловцев, их помыли, подстригли, срезали ногти на пальцах рук и ног, надели все постиранное, поглаженное. Сказали: к ним в гости придут хорошие люди. Кто пожелает, может пойти к кому-нибудь из них домой на праздник. Или насовсем, как понравится.

И хорошие люди пришли. Они гуляли вместе с ребятами, играли, дарили подарки. А потом какая-нибудь девочка (или мальчик) тепло одевалась, и ее толпой провожали в гости к добрым людям.

Игорь тоже провожал. Их, провожающих, становилось все меньше и меньше. Но он с прежним увлечением помогал своим друзьям одеваться, находил валенки, рукавички и — провожал.

— Не находишь ли ты, Дарига, что это наш сынок? — услышал он голос и оглянулся. На него смотрел нерусский мужчина с опаленными усами и редкой каштановой бородой. Рядом стояла женщина в пуховом платке. Женщина протянула ему руки и пошла навстречу со словами:

— Он самый, я сразу его узнала: весь в тебя — работящий.

— Собирайся, сынок, поедем в аул. Я научу тебя зайцев ловить. Хочешь, зови меня дядей Саймасом, хочешь аке, то есть — отцом. Давай, давай, тут тебе сестренка Алма прислала тулупчик, чтоб не замерз. Дорога у нас дальняя.

Игорь без сожаления расстался с распределителем, потому что не успел привязаться ни к его стенам, ни к воспитателям. А с кем подружился в дороге, ушли к добрым хорошим людям. И неизвестно, вернутся ли когда-нибудь в этот дом. К тому же тулупчик пришелся впору, он таил материнское тепло, запахи сена, молока и обещание сытного завтрака.

— А вот и наша лошадка, сынок, — бодро говорил аке, когда они выходили за ворота. — Попрощайся с воспитателями, друзьями. И — в путь.

Он торопливо прощается, не отрывая взгляда от возка. Конь, правда, не очень видный, но зато вожжи ременные — ах, как будут щелкать! Дарига бесцеремонно, на виду у всех провожающих, к великому его смущению, подхватывает его под мышки, усаживает в сани, укутывает в кошму, как будто он маленький. Саймасай «нокает», и лошадка с места переходит в рысь.

— До свидания, Игорек!

— Будь счастлив, Игорек, — несутся вслед голоса, и ему становится грустно.

Дарига достает что-то из волосяной с затейливыми узорами сумки, подает:

— Ешь, дорогой.

— Ешь, сынок. Это — домашний сыр. А по нашему, по-казахски, — курт, — объясняет Саймасай.

Игорь грызет твердый курт. Горьковато-соленый камешек не по вкусу. Признаться в этом неловко, можно обидеть Даригу. Она пытливо смотрит на Игоря, и он храбро продолжает грызть. Чем больше ест, тем больше начинает нравиться.

Витая черная плетка волочится по пушистому снегу, оставляя узкую, извилистую дорожку. Игорь спрашивает:

— А она как называется?

Саймасай вскидывает плетку и хитровато улыбается.

— Э, быть тебе джигитом. Ишь, что тебя интересует. Ее называют камча.

— А он? — Игорь показывает на синеющий вдали лес.

— Он — орман.

«Какие интересные слова. Орман... аке... джигит!» — думает мальчик, и как бы угадав его мысль, Дарига наклоняется к Игорю, что-то там поправляет за его спиной, и говорит:

— А джигит, сынок, это честный, храбрый и трудолюбивый человек. — И отворачивается. Ему даже показалось — на глазах у нее блеснули слезы. Но это, должно быть, только показалось.

Саймасай что-то тихо говорит по-казахски. Дарига поворачивается и улыбается Игорю. И ему хорошо. Он переваливается через крыло розвальней, хватает в пригоршню снег, спрашивает:

— А это?

— Это кар, — с тою же улыбкой объясняет ему женщина.

Игорь звонко смеется. Дарига озабоченно смотрит на него, а Саймасай мудро улыбается — мальчонке просто весело от новых ощущений. Вот и смеется. И на здоровье. Да так оно и есть.