Василий Ажаев - Далеко от Москвы

— Мне хочется пожать вам руку, только сейчас это неуместно, — с чувством сказал Беридзе.

— Кто-нибудь послушает-послушает меня и пожмет плечами, — после минуты молчания снова заговорил Тополев. — «Мол, из пальца старик высосал такую проблему. В нашей стране ее нет! У нас весь строй, вся система — за творчество, против застоя. Этот старый хрыч хочет навязать нам свои субъективные переживания!»... Отвечу воображаемому оппоненту: правильно, весь строй против успокоенности, благодушия и застоя — за жизнь. Однако проблема, высказанная мной, все-таки существует. Вот и вы бросили, между прочим: явление, ушедшее в прошлое. Ой ли? Много разных людей живет в стране — миллионы! И судьба у каждого своя. Родился человек, живет, воспитывается, и какой он будет — зависит от множества условий... Разве потому меня волнуют эти вопросы, что мне шестьдесят лет: старый специалист, мол, полон пережитков? Чепуха, никакой я не старый!

— Браво!

— Да, да, отрицаю это устарелое представление о возрасте! Будь я сейчас моложе на сорок лет, и тогда эта проблема волновала бы меня не меньше. Грубский — моложе меня, но не поймет, если я ему все расскажу. И человек, скажем, комсомольского возраста, тоже может попасть в плен неправильных представлений. Представьте себе сына Грубского — какой сложится у него склад мыслей, если он пошел в отца? И разве вы не встречали молодых людей, успокоенных и самодовольных до тошноты? Этакий окончил учебное заведение, получил должность, обзавелся семьей и внутренне уже убежден, что достиг потолка. Никакой дальней перспективы — это мы с Алешей изобрели такое словосочетание, — никакой дальней перспективы перед таким не брезжит, никакой цели он больше не ставит. Он подчиняет себя потоку, общему течению жизни. Поток, что говорить, могуч и великолепен, он всех увлекает вперед, в будущее. Но можно ли оставаться спокойным, когда среди тех, кто всеми силами ускоряет это движение, есть и плывущие безвольно? Все, что безвольно, может застояться, а что застоялось — становится тормозом общего движения...

Сани внезапно остановились. Впереди послышались голоса, смех. «Флагман» порой останавливал таким образом весь поезд в каком-нибудь самом пустынном и диком месте. Он выходил поразмяться, за ним вылезали из темных возков остальные. Солнце, белизна снега слепили людей. Батманову нравился зимний пейзаж Адуна, и он подолгу мог стоять и любоваться им.

— Белесые одинаковые пейзажики. Правда, Василий Максимович? — подходя, затевал полемический разговор Беридзе. — Смотрю на эту сплошную серую краску и думаю: «Ах, Кавказ! Там на каждом клочке земли столько красок — ярких, кричащих! И не хочешь, а любуешься»...

К ним подошли их спутники. Только Либерман с Филимоновым в стороне затеяли борьбу на снегу. Снабженец в своей волосатой дохе наседал на противника, как грузный бурый медведь.

— Правда, Алеша, пейзажики здесь безрадостные, тусклые? А зимой и вовсе не на что смотреть, — искал союзника Беридзе и подмигивал Алексею.

Его всерьез поддержал Тополев — старику не по вкусу пришлась здешняя природа.

— Цветы без запаха, птицы без голоса, — повторил он чью-то выдумку. — Холодная, очень уж строгая природа. Я ревнитель Смоленщины, был им и останусь.

Беридзе в восторге подтолкнул Алексея локтем:

— Ага! Задело. Сейчас нападет!

И в самом деле, докурив папиросу и отбросив в сторону окурок, Батманов начал:

— Слепцы! Курортные завсегдатаи: «Ах, Кавказ! Ох, Кавказ!..» Не клевещите на мать-природу, она прекрасна везде! Надо уметь ее видеть и вкус к ней иметь. Теперь введу правило: через каждые два часа вылезать всем на мороз и глядеть по часу на природу для уразумения ее красот.

— Ой, я уже уразумел их! — засмеялся Беридзе.

— Взгляните на закат, — тоном приказа сказал Батманов. — Видите, солнца уже нет, оно за той огромной сопкой. Вместе с тем, оно еще присутствует. Это солнце разрисовало перед вами белоснежные полотна. Как можно не залюбоваться затухающим светом, который так очертил контуры сопки! Если бы наш главный инженер способен был понимать что-нибудь кроме чертежей, он увидел бы и вон те густые ели, и то, как они, словно в ладонях, держат на ветвях пригоршни снега, и это — видите? — сплошное жидкое золото лучей, процеженное сквозь снег!

Беридзе любовался Батмановым: высокий, широкоплечий, в белом полушубке и меховой шапке, он был красив. В серых глазах его отсвечивались огни заката.

— Вы художник, Василий Максимович, — заявил Тополев. — Человек, который увидел в природе красоту, не увиденную другими, — художник.

— Вы хотите сказать, что начальник показал нам то, чего нет на самом деле? — поддел старика Алексей.

— Нет, я совсем не то хотел сказать, не передергивайте!

— Не обращайте внимания на этих остряков, — посоветовал старику Батманов. — Одна эта сопка — целая картина. Приглядитесь, она раскрашена как будто одним цветом, но сколько тонов и полутонов! На вершине — позолота, чуть ниже — светло-сиреневый оттенок, к подножью он все больше темнеет и внизу переходит в густо-сиреневый цвет. Где вы увидели сплошную серую краску, товарищ Беридзе?

Тот поднял кверху руки в больших рукавицах:

— Сдаюсь, она куда-то исчезла, проклятая!

— Теперь переведите ваши близорукие глаза на Адун. — Батманов оглянулся на спутников и остановил взгляд на Либермане, тяжело сопевшем после борьбы с Филимоновым. — Какие мысли приходят вам в голову, когда вы смотрите на реку?

Либерман повел большим багровым носом в сторону Адуна и поднял плечи:

— Мысли? Большая река. Она замерзла.

— И все?

— Все. Что ж еще, маменька родная? — Либерман простодушно моргал заиндевевшими ресницами и дул на озябшие руки. Не без иронии он добавил: — Вообще-то, я больше по снабжению, товарищ начальник.

Все захохотали.

— А вы что скажете? — Батманов взглянул на Алексея, пристально смотревшего на реку. — Неужели у вас не возникает никаких мыслей и чувств, когда вы смотрите на остановившийся Адун?

— Возникает, — серьезно ответил Ковшов. — Зимой меня в большой реке всегда поражает ее неподвижность. И хочется рассмотреть следы борьбы, которую вела река, прежде чем покориться силе, сковавшей ее.

Батманов выслушал его с явным удовольствием.

— Правильно! Нашелся хоть один человек со вкусом. Посмотрите, как сопротивлялся Адун, как он боролся! Что такое эти дико торчащие торосы на реке? Это ее омертвевшие движения! Тут целое поле битвы двух стихий! — Он повернулся и зорко вгляделся куда-то за реку. — Где вы еще увидите такой лес? На Кавказе?.. Тут, где мы стоим, на этом левом берегу лес отступил. А там он подошел к самой воде и словно говорит Адуну: «Я очистил тебе тот берег — гуляй, здесь мое царство, тебе сюда хода нет — сворачивай!..»