Василий Ажаев - Далеко от Москвы

Трасса жила, шумела! Шум покрывался ревом моторов самолета. Но Алексей, внезапно выхваченный из ритма жизни своего участка, явственно слышал голоса трассы: стрекотание тракторов, басовитые гудки автомашин, сварливое шипение сварочных аппаратов, возгласы и песни строителей. Ему даже казалось, что он узнает лица людей: они отрывались от работы, чтобы взглянуть на пролетавший над ними самолет.

А слева нес свои воды огромный, ослепительно сверкающий, как бы вобравший в себя все солнце, Адун, и по обе стороны от него без конца и без края простиралась тайга.

Алексей, прилетев в Новинск, не успел даже умыться и переодеться. Его перехватили возле управленческого аэродрома и велели немедленно идти на совещание к начальнику строительства.

Все в управлении уже знали о поездке Ковшова в Москву, и, пока он шел к Батманову, встречавшиеся на пути сотрудники поздравляли его и желали успеха. В коридоре Алексей неожиданно столкнулся с Женей. Она растерянно ответила на его приветствие и поспешно ушла.

В приемной, у двери в кабинет Батманова, топтался Либерман. Он был на базе, не знал про совещание и, опоздав, не решался войти. Появление инженера обрадовало Либермана, вдвоем с ним он почувствовал себя смелее.

— На какую тему совещание? — спросил Ковшов.

— Маменька родная! Тебе посвящается! О том, как снаряжать тебя в Москву. Мы с тобой здорово опоздали, начальник выступает с заключением.

Они вошли в кабинет вместе. В помещении было очень душно в этот час заката. У многих лица блестели от пота. Батманов, по своему обыкновению, расхаживал вдоль длинного стола.

Он поздоровался с Алексеев, окинув холодным взглядом пробиравшегося на свободный стул Либермана.

— Повторяю, речь идет об отчете перед Москвой, — громко сказал Батманов, пристально посмотрев на Ковшова. Опаленный солнцем, в клетчатой ковбойке и покрытых пылью сапогах, он был здесь как-то не на месте и словно ждал немедленной команды вернуться туда, откуда появился. — Мы не бездельничали и должны ясно, вразумительно рассказать, что нами сделано для войны, для страны, для народа. У нас крупное хозяйство, миллионные средства, огромные людские ресурсы — пустячками нельзя отделаться. Каждый понимает — спрос с него сейчас не только перед непосредственным начальником, но и перед правительством. Стоять перед правительством и отвечать ему нелегко. Надо подумать, что сказать и как сказать правительству. Я недоволен выступлениями начальников отделов: они не дотянулись до уровня поставленной задачи.

Либерман коснулся горячей и влажной рукой локтя Алексея и показал ему на Гречкина. Плановик буквально обливался потом и сердито смотрел по сторонам. Он был убежден, что из совещания ничего путного не выйдет и отчетный доклад для Москвы все равно придется готовить ему.

— Вижу по вашим лицам, — продолжал начальник, — вы так и останетесь при своем заблуждении: мол, главное — это построить, отчитаться же не трудно, это обязанность бухгалтеров и экономистов, они за отчеты зарплату получают...

— Правильно! — засмеялся Федосов.

— Совсем не правильно! Ваша реплика весьма характерна. Вы предпочтете два дня потратить на добывание тонны битума, чем два часа подумать над таким вопросом, как ваш отчет перед Москвой. Это пахнет делячеством. Разумеется, главное — построить. Но разве маловажно осмыслить свою работу в тот момент, когда стройка вступила в завершающий период? Видите ли Федосов, Москва далеко и занята войной, нам она доверила судьбу нефтепровода. Однако Москва хочет знать твердо, что мы не подведем ее в критический момент. Немцы рвутся к кавказской нефти, они собрали со всей Европы немалые силы. Интерес государства к нашему нефтепроводу все возрастает. А по цифрам и сводкам Гречкина еще не разгадаешь, будет ли готов нефтепровод в срок или нет. Времени мало, объемы невыполненных работ велики, по цифрам дело выглядит не вполне надежно. Неудивительно, что Москва вызывает нас, хочет во всем разобраться. Подумайте, Федосов... У нас работают тысячи людей — это же полки, выведенные из состава Красной Армии. Множество лошадей мы используем — это же конница. Автомашины, тракторы — они тоже из арсенала Красной Армии. Разве не святая наша обязанность — показать, в каких трудовых сражениях участвовали наши люди, наша конница, наши механизированные части и чего они достигли?

У Алексея странное состояние: словно кто-то расколол его сознание на две половины. Одной половиной он внимает Батманову. Этот человек всегда влияет на тех, к кому обращается. Речи, советы, даже выговоры его возбуждают в людях хорошее беспокойство, от него уходят заряженные стремлением действовать, бороться. Алексею трудно его слушать, и он не может не слушать. Второй половиной сознания — Алексей далеко отсюда...

— Мне и Ковшову труднее, чем вам, — говорит Батманов и опять смотрит на Алексея, чуть заметно улыбаясь. — Мы с ним отчитываемся за все в целом: я — как ответственный за стройку и за вас всех, Ковшов — как наш посланец в Москву. И мы ставим перед вами условие: облегчите нашу задачу, отчитайтесь каждый за себя. Поймите: смысл не в формальном отчете... Представляется случай проверить себя со всех сторон, сделать анализ, обобщение: достойное ли место занимает в бою каждый из нас и все мы вместе, не попала ли наша трудовая армия в своего рода окружение, из которого надо выходить во что бы то ни стало? Через несколько дней Ковшов отправится в Москву. Формально мы подготовим за это время и дадим ему в руки отчетный доклад — двадцать страниц, отпечатанных на машинке, плюс всякие таблицы, схемы, диаграммы, графики. Не формально — мы обязаны профильтровать в мозгу все то, что немыслимо вместить в двадцать страниц. Подумайте, куда Ковшов едет! Призовите к нему на помощь и совесть вашу, и разум. Вернувшись отсюда в свои отделы, постарайтесь не тонуть в деляческих пустяках, просейте через сито анализа цифры, факты и выводы, — как у каменщика, у вас останутся на сетке крупные камни важных дел, мелочь проскочит...

Залкинд сидит у окна, ощущая спиной приятную свежесть наступающего вечера. Михаил Борисович с интересом наблюдает, как прочувствованное слово Батманова постепенно тревожит людей. Будто огонек, горит во рту парторга золотой зуб, он улыбается тому, что лица можно читать, словно книги. Вот уже почти рассеялось недовольство Гречкина, он перестал таращить глаза и коситься по сторонам. Жадно слушает Таня Васильченко. Михаил Борисович вспоминает, как в начале зимы примчалась она с участка в управление, готовая бесстрашно вступить в драку с новым руководством стройки. Сколько событий и перемен произошло с тех пор! Как изменились люди! Залкинд переводит взгляд на Федосова — ага, и он заинтересовался! А считал это совещание ненужным: «Надо отчитаться? О чем же разговор? Отчитаемся, эка хитрость». Так, да не так, мой голубчик!..