Галина Башкирова - Рай в шалаше

Коровушкин объяснял путь к заветному стульчику и медленно разоблачался, по одной расстегивая кнопки пятнистой куртки. Куртка у него выдающаяся. Дружок привез ему эту куртку из Англии, с лондонской барахолки, и Сашка носил ее не снимая, демонстрируя тщательно починенные дыры и маленькие незалатанные дырочки, уверяя, что это следы чьих-то пуль. И все ему верили, даже у них в институте, где вроде бы привыкли к Коровушкину, привыкли к тому, что он упорно не защищается, хотя суметь не защититься в срок у них гораздо труднее, чем защититься. Лениво-изысканным движением Коровушкин взял листок бумаги из Ираидиной пачки и нарисовал форму спинки стульчика.

— Покажи, — Фалалеева протянула руку. — А реставрация там большая?

— Грандиозная!

— Нет, реставрация мне не с руки. Мне дубовый паркет нужен, а, Саш?

— Помыслим, — обронил Коровушкин. Он уселся рядом с Ираидой, рассеянно всматриваясь в черные ее фломастерские строчки. Ираида Павловна отодвинула бумаги в сторону. Ираиде невдомек, что Коровушкин ничего не увидел и, главное, увидеть не желает: он совершал путешествие в глубины собственной памяти. — Есть один флигель в Марьиной Роще, заколоченный. Там дубовый паркет, если хозяева не вывезли на новую квартиру. Флигель могу показать.

— Саш, мне на четыре комнаты. Там хватит?

— Я еще не компьютер, я только учусь, и вообще, Наталья Ивановна, ваши претензии меня удивляют и, я бы даже сказал, настораживают. — Сашка погладил бороду в мелкий крутой завиток. Потом достал расческу и долго приводил в порядок волосы. Длинные светлые волосы аккуратно ниспадали на темную кудрявость бороды. И все это волосяное великолепие обрамляло детски припухлую физиономию с утонувшим в бороде носиком, придавая ей слабый оттенок значительности.

— Александр, — смеется Фалалеева, разливая чай по стаканам (успела-таки организовать), — для укрепления моей семейной жизни — достань паркет!

На лбу у нее капельки пота, пусть, Наталья Ивановна их не отирает, некогда. Она неплохо поработала сегодня утром, в те самые полчаса всеобщей раскачки: уладила неотложные месткомовские дела, договорилась о коллективном сборнике в издательстве «Наука», отвоевав у дирекции лишние семь листов. Для любого из сотрудников это две недели жизни, если не месяц. Для Фалалеевой одно утро и целая жизнь, потому что Наталья не теряет ни одного нужного контакта и никогда не жалеет на поддержание деловых контактов личного времени.

...— Вы мне в своем сборнике какой объем даете? — осведомился Коровушкин у Фалалеевой: изредка он пытается изобразить из себя делового человека — «Ты мне объем, я тебе паркет».

— Ангел мой, да пиши сколько хочешь, — засмеялась Наталья.

Означало это, что она и близко не подпустит Коровушкина к своему сборнику. Будь Коровушкин поумнее или хотя бы поопытнее, его бы насторожила Натальина ласковость: ласкова она лишь с теми, против кого что-то затевает. Коровушкина же она второй год пытается выжить из лаборатории. Нет, все корректно, никто ни о чем не догадывается, но все чаще и чаще Сашка получает предложения перейти на другую работу, где и зарплата повыше и дел поменьше. Он советуется с Натальей Ивановной (чьи деловые качества высоко ставит), и она горячо убеждает его, что он молод, талантлив, быстро продвинется на новом месте, а «Ботсад» — это так, «институт кефира». Коровушкин слушает, верит, но от них не уходит — ему лень. Наталье же срочно нужна коровушкинская единица: к середине следующего года она взяла соцобязательство подготовить докторскую. Тема у Фалалеевой экспериментальная, ей необходимы покорные руки и неглупые головы: Сашкиного места дожидается подходящий претендент... По поводу темы ее диссертации на собрании лаборатории случился тяжелый разговор. Виктор выступил против, сказал, что «психологический климат в коллективе» есть не научная тема, а фикция, миф даже не на уровне обыденного сознания. «Чем ты собираешься измерять этот таинственный климат? — Сухонький, прямоплечий, прямоносый Виктор так же прямо разворачивался всем корпусом, обводя всех по очереди взглядом. — Не смеши, чем? — Наталья не простит ему этой минуты по самый гроб своей многотрудной жизни. — Это дурной миф, хуже снежного человека. Что такое климакс, мне еще могут объяснить, и я попытаюсь понять, но климат — уволь. Я не вижу реальности, которая за этим стоит». Тут поднялась Таня и поддержала Виктора. «Виктор Степанович прав, — сказала она, стараясь не глядеть в Натальину сторону, — климат — чисто словесная конструкция, она создана умозрительно, взят и вырезан кусок из действительности, на него наложены какие-то слова, получается рваная рана, края кровоточат, чем же мерять эту кровь?» — «А ты не считаешь, Денисова, — обрадовался Виктор, — что тут интереснее повести разговор об архетипах, почему возникла потребность выдумать, так сказать, этот самый климат? Наталья Ивановна, кстати, нащупала современную струну — зачем людям понадобилось изучение этой мифической сферы сознания?»

Ираида сидела, каменно поджав губы, Никифорыч, мигом соорудив маску озабоченной благожелательности, незаметно подмигнул Тане, шеф побагровел — разговор грозил стать откровенным... Победила, разумеется, Наталья — тема ее связана с широкими практическими выходами, дальними поездками, большой группой сотрудников, которых надо собрать, вдохновить, иногда, не беря в штат, уговорить работать на чистом энтузиазме — кто бы это осилил, кроме Фалалеевой! Тут были затронуты интересы дирекции и Президиума Академии, и заказчики подворачивались богатые (психология в моде!), готовые отвалить несусветные деньжищи. Шеф дрогнул: Виктор и без того слыл оторванным от жизни максималистом, Таня — теоретиком-мечтателем, остальные в спор не ввязывались, и тем самым допустимо было предположить, что они сторонники Натальи Ивановны. И сейчас, когда они гоняют в «Ботсаду» чаи, Фалалеевой проводят обследования в Норильске и на Баренцевом море, на заводе «Серп и молот» и на Харьковском тракторном... На Таню Наталья дулась тогда с полгода, едва здоровалась, пока в один прекрасный день не позвонила в дверь на Кисловском: «Шла мимо, дай, думаю, загляну на часок».

...— Пиши мне, Сашенька, статью, — добродушно веселилась Наталья, — пиши, голубь, обеспечь мне дубовый паркет и ужо садись за машинку.

...Все-таки Наталья сильно смягчилась за последние годы. Впрочем, все началось с того, что она вдруг испугалась. Семь лет назад это было. С первым мужем она разошлась, жила с дочерью и матерью, ездила в командировки, колотилась в месткомах и вдруг очнулась: скоро сорок. Тогда-то она и сказала:

— Татьяна, завязываю: любви и страсти — это до сорока. У меня больше нет времени, — и вдруг заплакала. Разговор происходил на Таниной кухне. — Скажи, ты счастлива, Танька? Только без вранья. Твой Денисов муж — блеск! Мечта! Не ты, отбила бы. — И заплакала еще пуще.