Галина Башкирова - Рай в шалаше

Никакие насмешливые взгляды, ухмылки вослед, дружеские попреки в том, что Денисов ретроград и отсталый человек, не могли его сбить — Денисов только улыбался в ответ, продолжая оставаться равнодушным к тем ситуациям, в которые множество его приятелей включалось со страстью и вдохновением неофитов. Валентину — так, во всяком случае, он себя держал — было демонстративно безразлично любое о нем мнение, если это мнение не касалось главного — основных его занятий. Эта подчеркнутая поза в Таниных глазах нередко смотрелась вызовом Цветкову. Скорей всего, именно Цветков своим постоянным присутствием возбуждал у Денисова желание оттолкнуться от той, иной жизни; скорей всего, он даже бравировал этой своей позицией, в чем-то себя невольно обедняя, но, должно быть, у Денисова не было иного выхода. Как ни странно, нарочитая эта позиция с годами оказалась плодотворной: при полной внешней несвободе и повязанности домом, вечно набитым чужими людьми, Денисов сумел сохранить независимость от тех разноречивых и так быстро сменявших друг друга увлечений, которыми были заражены его многочисленные приятели. Или Тане все это лишь казалось? Возможно, она искала оправдания для того, что при желании так легко было бы назвать известной ограниченностью? Может быть, по своей вечной привычке усложнять, она и здесь облагораживала то, что вовсе не заслуживало столь сложных объяснений? Порой она думала, что увлечение мужа антимодой ничуть не лучше Костиного увлечения модой. Унижение паче гордости... был в поведении Денисова и этот оттенок, и то давнее его желание оставить оголенными стены в квартире, не лучше ли оно выглядело жалкого стремления заполнить их великомученицами? Голые стены вызывающе кричали о духовном достоинстве. Истинное достоинство обычно безмолвствует — вот что смущало Таню.

Что же стояло в итоге за поведением Денисова? Кто его знает. Важно лишь то, что для собственного душевного равновесия Тане необходима была именно такая гипотеза. От противного... С Костей, как Таня ни старалась, подобная гипотеза не проходила. Цветков постоянно примеривался к мнению о себе. Тане подумалось однажды, что этот кто-то, к чьему мнению Костя был так неравнодушен, была давно уже не Таня, и не его коллеги, и не студенты, чьим расположением Костя особенно дорожил, а некий фантом, то есть грандиозная иллюзия представлений о себе таком, каким он выглядит со стороны и каким ему вследствие этого следует пребывать, не разочаровывая понапрасну окружающих.

Персонифицированная группа, так принято было называть это явление в Таниной науке, стала хранителем и блюстителем устоев его жизни, устоев смешных, недавно возникших, не имевших за собой сколько-нибудь длительной культурной почвы, земли, основы. На этой недавно намытой самыми разными веяниями земле Косте хотелось играть роль Учителя. Тем самым эта роль тоже превращалась в фантом. Наставник, Мастер в средневековом, старонемецком смысле этого слова, что-то от Гёте, Томаса Манна, от ушедшей в прошлое высокой европейской культуры, поддерживаемой лишь немногими счастливцами из тех, кто способен вкушать ее плоды, хранитель квинтэссенции духа человеческого... Мастер, Избранник, со всей традицией поклонения, благоговения и авторитета, которые связаны в нашем представлении с этими словами.

...Впрочем, все эти соображения пришли Тане в голову, разумеется, не описываемой нами ночью и не по поводу отношений Кости и мужа. Их отношения, а лучше сказать — противостояние, были для нее подсказанным жизнью примером на тему, о которой Таня в последнее время начала размышлять. Размышляла же Таня, опять-таки выражаясь по-научному, о роли фантомов, то есть выдуманного, воображенного, в формировании поведения личности.

Таня с грустью подозревала, что фантом, когда-то давно, видимо в ранней юности, Костей воображенный, уже отделился от него и постепенно вступал в свои права. Он уже сам кроил и перекраивал Костю, — так порой казалось Тане.

— Татьяна пришла, — зачем-то объявил Виктор, будто никто не заметил, что она пришла. А может, и впрямь никто не заметил? От бессонницы у Тани болели глаза (она плохо спала минувшей ночью), хотелось быстрее пройти в «коробочку» (так называлась у них вторая, задняя комнатенка), тихо сесть, уткнуться в свое, ничего не слышать. Наталья Ивановна Фалалеева висела на телефоне в «предбаннике» — первой их большой комнате, где протекала вся общественная, а также личная жизнь лаборатории.

— Пойми, ласточка, все, мода кончилась, донашиваем последние дни. Будь оперативной, через месяц не купят. Вчера я загнала последнюю пару, ну да, те самые, что привез Фролов.

Двое аспирантов второго года обучения играли в слова. Никифорыч слонялся по комнате, пощелкивая пальцами.

— Татьяна, — раздраженно, на повышенных тонах обратился к Тане Виктор, — ты не помнишь, кому Верочка завещала ключи от шкафа? — Сдержанный их Виктор в последнее время все чаще срывался: к концу года, почти день в день к собственному сорокалетию, у Виктора намечена предзащита докторской, а дел впереди множество. — Понимаешь, Татьяна, — стащили мой перевод. Говорил вам, без Верочки нужно бдительно следить за ключом. Все успели разворовать за две недели.

— Не помню, — буркнула Таня, и Наталья, оторвавшись от телефона, подарила ее долгим взором.

В книжном шкафу под надежным замком держали у них в лаборатории зарубежную литературу, а также обзоры и переводы текущих работ. Ключ от шкафа хранился у Веры Владимировны — секретаря лаборатории. Сейчас Верочка в отпуске, и кто-то из соседей дождался, видимо, благоприятной минуты.

В задней комнатке-коробочке самая старшая по возрасту сотрудница лаборатории доктор наук Ираида Павловна Муранова писала отзыв на чью-то диссертацию: «В четвертой главе соискателю рекомендуется обратить внимание на анализ текущей литературы по проблеме биологического и социального в человеке (см. материалы последнего симпозиума, Москва, 197...). — Не останавливаясь ни на мгновенье, рука ее скользила по листку бумаги, писала Ираида черным фломастером — получалось много и густо. — Для этого следует привлечь также...» Ираида торопилась сдать отзыв на машинку и все-таки разрешила себе на минуту оторваться:

— Доброе утро, Танечка! — Яркая синь платья подчеркивала блеклость Ираидиных щек, но Ираида в такие мелочи вникать не собиралась, она не отставала от моды, она и брюки носила, правда черные, но всегда ровно того фасона, какой был положен в данный момент. — Как дела? Как Петя?

Любопытно, какое бы сделалось выражение лица у Ираиды, если бы Таня начала рассказывать, как жизнь, что происходит днем и что ночью и какие мысли приходили Тане в голову по дороге. Впрочем, Ираида человек воспитанный, не стала бы слушать.