Евгений Воробьев - Охота к перемене мест

Жаль, наше управление туризма такое безынициативное. Надо было организовать прощание с Ангарой, сотни, сотни экскурсий! Пусть полюбуются напоследок, останется счастливая зарубка в памяти... Да, — сказал Княжич после раздумья, — затопление таких деревень, где дети до сих пор готовят уроки при керосиновой лампе, при свечах, деревень, где еще не изобретены радиоприемник, электродоилка, сепаратор, холодильник, деревень, лишенных многих жизненных благ, — оправдано и нравственно.

Варежка согласно кивнула. Неподалеку от бабушкиной Подъеланки в деревне Пашино тарахтел движок, но до того слабосильный... Или деревенским школьникам уроки учить при керосиновом освещении, или на скотном дворе доить коров в полутьме. А все тусклые лампочки движок прокормить не мог, силенок не хватало.

— Дикая природа, — продолжал Княжич, — должна принести себя в жертву людям, избавить их от идиотизма деревенской жизни. Цель так же прекрасна, как была прекрасна погибшая под водой природа. Но если со дна водохранилища не успеют вырубить лес, это будет безнравственно и в отношении деревьев, и в отношении рыб, и в отношении жителей, которые останутся жить на берегах будущего моря. Ничто безнравственное не может почитаться полезным. Здесь я солидарен с философами древности. И противопоставлять нравственное, прекрасное полезному — величайшее заблуждение.

Попрощались на аэродроме, Княжич записал ей в книжечку свои телефоны — служебный и домашний. Надо предварительно созвониться, чтобы за ней забронировали один из двух диванов на катере. Ну а на гостеприимство броня не нужна...

Директорский катер отчалил от пристани в сотне метров ниже плотины, где не умолкает рабочий гул водопада.

Вода, только что изрубленная, искромсанная, изрезанная, иссеченная лопатками турбин, вырывается здесь на свободу и низвергается в белом кипении.

Водопад заглушал и мотор катера, готового в путь-дорогу, и последние команды капитана перед отплытием.

Катер вел многоопытный капитан, он приветливо встретил Варежку, разрешил ей стоять в рубке; видимо, Княжич сказал по ее адресу какие-то заботливые слова.

Ну а потом, как-никак — советская власть, у нее на куртке квадратный красно-синий значок депутата областного Совета.

Ангара бестревожно текла в величественных берегах, но нет-нет да и показывались приметы ее беспокойного будущего.

Проплыла навстречу баржа, груженная землей. Чернозем везли в Братск с огородов, подлежащих затоплению. Братск озеленяют, и саженцам нужен чернозем.

Плывет огромный стог сена, баржу под ним не сразу увидишь.

Неподалеку от того места, где в Ангару впадает ее левый приток Вихоревка, притулилась к берегу баржа на буксире. Грузили, разобрав по бревнам, старую-престарую мельницу с жерновами из срезов вековой лиственницы. Капитан напомнил, что на этом ручье, ниспадающем с горного кряжа, некогда крутились колеса одиннадцати мельничек, одна выше другой.

То необозримая тайга, то Ангара зажата крутыми скалами. Скалы поросли вековыми соснами, с катера они кажутся молодым подлеском.

Варежка подолгу не уходила с палубы. И уже не раз пожалела, что этими обреченными пейзажами вместе с нею не любуется Шестаков.

Правильно говорит Антидюринг, человек не может испытать полного наслаждения, удовольствия, не разделив его ни с кем; и какой-нибудь отшельник, живущий в пустыне или в тайге, не может быть по-настоящему счастлив.

Грустно прощаться с первозданной красотой реки и берегов, которые безвозвратно исчезнут вскоре с лица земли, и красота эта никогда не оживет ни для тебя, ни для кого другого.

Все ближе порог Долгий, капитан все чаще сверялся с лоцией, для чего каждый раз доставал очки, снимал их и снова высматривал фарватер по-стариковски дальнозоркими глазами.

Варежка вызвалась читать лоцию, уточняя фарватер по ходу катера, — все равно торчит возле рулевого колеса. Капитан согласно кивнул.

— «Бакены часто сбиваются течением и уносятся со штатных мест. Следует критически относиться к положению знаков плавучей обстановки и ориентироваться в основном по береговым знакам и водоворотам...»

— «...При следовании вниз у траверза верхней части горы Круглая следует плавно перевалить к правому берегу реки, остерегаясь камней слева по борту...»

— «...У Огородниковых камней удерживать катер в десяти метрах от левого берега, оставляя центры водоворота у правого борта...»

— «...Пройдя 200 метров от Огородниковых камней, идти по центрам водоворотов...»

— «...После того как по правому борту остались камни Сухари, Огородниковы камни, Филатовы камни, прижиматься ниже Антипкина камня к левому берегу...»

Ангарские утра встречали речников столь плотным туманом, что катер с наступлением темноты поставили на прикол и заночевали у острова Шаманского. И лишь когда развиднелось, двинулись дальше.

Приближался Ершовский порог, капитан становился все более молчаливым, сосредоточенным, все глубже надвигал на голову фуражку с крабом.

Он поднес зажигалку к сигарете, и Варежка заметила, что руки его слегка дрожат. Сделал две-три затяжки и бросил недокуренную сигарету.

Ершовский порог они услышали прежде, чем увидели гряду пенных камней. Судовой ход стал более сложным. Катер шастал от берега к берегу.

Позади осталась гора Кораблик, сказочно красивы ее очертания. Но Варежке некогда было любоваться Корабликом, она не отрывалась от лоции.

Все оглушительнее порог.

Наиболее опасный участок — Боярские ворота — миновали благополучно.

Скорость течения все больше. Хаотическое движение потока.

Испокон веков Ангара не знает здесь покоя. Вода подтачивает и шлифует торчащие из воды глыбы черного диабаза, не иссякают белые буруны. Варежке странно было представить себе, что эти камни тоже обретут вечный покой и будут илиться на дне будущего моря.

Едва Варежка успела подумать об этом, как катер стал непутево метаться, дергаться из стороны в сторону.

Самое страшное для рулевого — заметить вдруг, что руль тебя не слушается. Катер стал беспомощным на бурном потоке. Его завертело как щепку и ударило о подводный камень, раздался железный скрежет.

В эту минуту совсем неожиданным и новым смыслом наполнилось для Варежки старое присловье, которое с давних времен отказывало на Руси в гостеприимстве: вот бог, а вот порог...

Однажды накренился ее башенный кран, еще чуть — и опрокинулся бы, и она, в своем остекленном скворечнике, рухнула бы с краном заодно. Но и тогда она не застрашилась так сильно, не испытала такого гнетущего чувства беспомощности, как сейчас.

Капитан умело скрывал волнение. Он оставил неуправляемое колесо на попечение матроса, а сам помчался на корму — что с рулем? Оказалось, подводный камень сорвал трос рулевого управления с ролика. Капитану удалось заправить сорванный трос. Он стал за ожившее рулевое колесо, а матроса послал проверить: нет ли течи. Тот метнулся к трюму и спустя несколько минут поднялся, топоча по гулкому трапу.