Вилис Лацис - К новому берегу

Узнав об этом, Артур с особым интересом посмотрел на уничтоженного врага: так вот он, Друкис, которого Ян Лидум искал с первых дней установления Советской власти в Латвии… Вот он, верный слуга и наемник темных, враждебных народу сил. Сжав тонкие губы, он лежал теперь перед Артуром, унеся с собой в могилу трагическую тайну, разгадку которой Ян Лидум надеялся найти именно у него.

— Жаль, что так скоро пристрелили этого пса… — сказал Артур. — Он бы мне пригодился живым.

— Для чего? — спросил парень, опознавший Друкиса. — Это была такая гадина. Теперь он получил по заслугам.

— Он знал кое-что важное для меня, — объяснил Артур. — Сейчас ничем уже не поможешь.

Взяв вещи Друкиса и захватив передатчик, отряд Артура вернулся к спрятанным в лесу машинам и двинулся в путь. Они не проехали и десяти километров, как их нагнал мотоциклист. Это был один из истребителей группы Артура, направленный утром в город с донесением.

— Товарищ Лидум, вам без промедления надо явиться в уком партии, — сообщил связной. — Приехал товарищ из Риги. Он хочет говорить лично с вами. Вот письмо.

Артур вскрыл конверт. На листе бумаги было написано всего несколько слов: «Немедленно со всеми людьми вернитесь в город получить новое важное задание. Поспешите!»

— Ну ладно, спешить так спешить… — сказал Артур. Он приказал повернуть машины, и они на предельной скорости поехали в город.

Было начало июля.

Когда немецкие военные самолеты появились над Змеиным болотом и стали сбрасывать бомбы на большак, жители Пурвайской волости поняли, что на этот раз дыхание войны заденет их, хотя волость и находилась в стороне от главных дорог, по которым двигались войска в первую мировую войну.

Анна Пацеплис тайком от отца и мачехи уложила все необходимое в дорожный мешок и спрятала его в стогу сена, чтобы в случае необходимости без задержки отправиться в путь. Когда — об этом известят товарищи из волостного исполкома.

В Сурумах начался сенокос. По утрам, подоив коров, Анна уходила на луга и вместе с Жаном косила грубую болотную осоку; иногда, вернувшись с молочного завода, к ним присоединялся отец. На юге грохотала канонада, в воздухе гудели моторы самолетов, скрипели повозки на пыльных дорогах, а на лугу в Сурумах звенели косы и Антон Пацеплис по временам покрикивал на детей, когда те на минуту останавливались, не закончив ряд, чтобы прислушаться к голосам войны:

— Нечего смотреть! Пусть их воюют сколько хотят. Нам надо думать о том, как жить!

Нельзя было сказать, чтобы он на своем веку много думал о том, как будут жить его дети, и эта внезапная серьезность звучала в устах Пацеплиса почти смешно.

Фронт с каждым днем приближался, а вместе с этим менялось и отношение отца и мачехи к Анне. Выжидательное, угрюмое молчание сменили грубые издевательства.

Анна заметила, что мачеха все время старается не спускать с нее глаз. Случалось, что кто-нибудь из комсомольцев приходил в Сурумы к Анне, тогда Лавиза вертелась около них и мешала им говорить наедине.

«За что они меня так ненавидят? — думала Анна. — Что я им сделала, за что они так хотят мстить мне? За то, что не послушала их и вступила в комсомол? И что плохого сделала Советская власть моему отцу? Пусть бы кричали Тауринь, Стабулниек, Кикрейзис — у тех отняли излишки земли; но почему неистовствует Пацеплис?»

Она не находила этому объяснений.

Только раз, поздно вечером, появился в Сурумах Бруно; он что-то шепнул отцу, мачехе, а уходя, бросил на Анну взгляд, полный ненависти.

— Скоро ты запоешь такой мотивчик, что крышка с избы приподнимется… — сказал он. — Тогда я послушаю.

Однажды канонада раздалась так близко, что казалось, бой происходит тут же, за большим болотом. Вечером все Змеиное болото озарилось багряным отсветом. Как только стемнело кто-то постучал в дверь избы Сурумов. Во дворе залаяла собака. Анна торопливо оделась, обулась, повязала на голову пестрый платочек и накинула на плечи легкое летнее пальто. В приоткрывшейся двери родительской комнаты показались две головы — отца и мачехи.

— Никуда не ходи! — крикнул Антон Пацеплис. — Оставайся дома, тебе говорят!

— Я сама знаю, что мне делать! — бросила в ответ Анна и поспешила к двери.

За дверью стоял один из местных комсомольцев.

— Немцы переправились через Даугаву, — прошептал он. — Надо сейчас уходить, чтобы не попасть в лапы фашистам. Ты готова?

— Да, готова… — ответила Анна и вышла во двор. Вслед за ней выскочили Пацеплис с Лавизой и загородили дорогу к воротам.

— Не давай этой красной уйти! — шипела мачеха. — Тебе придется отвечать за нее! Пусть останется и получит по заслугам!

— Анна, ты никуда не пойдешь! — крикнул и отец. — Ты несовершеннолетняя, ты должна делать, что велят родители.

Мачеха пыталась схватить падчерицу за рукав пальто, но в этот момент между ней и Анной блеснул металлический предмет, заставивший Лавизу отступить назад.

— Не хватайся, Сурумиене… — сказал комсомолец. — Это револьвер. Он стреляет, когда нужно.

— Прямо разбойник… — испугавшись, проворчала Лавиза, но осталась на месте. — В ночное время врывается в чужой дом с оружием в руках.

Анна ушла, не оглядываясь.

Огромными зарницами полыхали вспышки выстрелов артиллерии. Воздух содрогался от взрывов. Вспугнутые птицы, тревожно перекликаясь, летали над краем болота. Кроваво-красное небо пламенело над землей. Весь мир был полон тревоги, только деревья в лесу стояли неподвижно, с замершими ветвями, здесь не чувствовалось даже легкого ветерка, шелестевшего в кустарнике на равнине.

— Мы успеем? — спросила Анна.

— Надо успеть, — отозвался парень. — Товарищи не уйдут, пока все не соберутся в лесу. Пойдем скорей, Анна…

— Давай поторопимся.

Через час тронулись в путь более ста человек: мужчины, женщины, молодежь, дети. Некоторые ехали на своих подводах, у них были с собой кое-какие пожитки, другие на велосипедах, но большинство шагало пешком, в легкой летней одежде, с маленькими узелками или мешками за спиной. Некоторые шли с совершенно пустыми руками, без вещей. Многие из них не успели даже забежать домой, сообщить родным об уходе и взять хоть что-нибудь на дорогу, другие не могли попасть к своим семьям, потому что в южную часть волости уже ворвались гитлеровские мотоциклисты, — надо было успеть переправиться через реку, пока неприятель не дошел до моста. Это им удалось, но только сейчас всем стало ясно, что они отошли в самый последний момент: спустя несколько минут саперы взорвали мост.

Какой-то комсомолец затянул стародавнюю песню:

но никто к нему не присоединился. Пропев первую строфу, он умолк и, будто устыдившись своего легкомыслия, нахмурился и с опущенной головой зашагал в хвосте колонны. Дорога пылила под ногами, но в темноте этого не было видно, люди только чувствовали, что их лица понемногу покрываются толстым слоем пыли и что-то начинает хрустеть на зубах.