Елизар Мальцев - От всего сердца

Родион спал, подложив руку под щеку, совсем так, как в первые дни. Было что-то умилительное и трогательное в темном кудерьке надо лбом, в детски припухлых губах.

Не дойдя до кровати, Груня вдруг остановилась у комода. С карточки, прислоненной к флакону духов, чуть насмешливо и вызывающе смотрела на нее незнакомая белокурая девушка.

«Кто это такая? — охваченная внезапной внутренней дрожью, подумала Груня. — Родион ни разу, ни одним словом не обмолвился о ней!»

С минуту Груня колебалась, потом осторожно взяла карточку, прочитала надпись — один раз, другой. Разгоряченное воображение наполнило каждое слово иным значением и смыслом. Так вот оно что! Он обманул ее! Груня чуть не вскрикнула.

Теперь она все, все понимала, ни на что не надеялась. Все становилось простым, обнаженным…

Родион уезжал к этой девушке! Все время он лгал, делал вид, что хочет жить и работать в колхозе, рассуждал о какой-то славе, а сам рвался туда — к белокурой! Изо дня в день он искал случая, чтобы развязать себе руки. Но разве кто ему связывал их?

Вся дрожа от обиды, боли и гнева, она обернулась и с презрением посмотрела на Родиона. Он спал, все так же прижимаясь щекой к ладони, но сейчас лицо его показалось ей чужим и хитрым.

Груня бросила карточку на комод и выскочила из горенки. Слезы жгли ей глаза.

Когда она пришла на участок, Фрося и Кланя уже стояли у шалаша, сумрачно поглядывая в лиловую, затянутую маревом даль.

— Что-то не нравится мне сегодняшняя погодка, командир, — здороваясь, сказала Кланя и уныло насупилась, — как бы не натянуло к вечеру и не прорвало.

— Ничего, наша красавица выдюжит! — весело проговорила Фрося. — Правда, Грунь?

Не отвечая. Груня кивнула. Она плохо понимала, о чем ее спрашивали девушки, душа ее была пустой, точно вычерпанный до дна колодец…

— Нет, ты послушай, чего мой Матвей надумал! — Фрося схватила се за руки и притянула к себе. — Вчера я решила выведать его планы, притворилась и невзначай будто спрашиваю: «Чего у вас новенького в звене?» А Матвей, известно, душа открытая, нараспашку, без всяких хитростей, прямо так и ляпнул: «Решили на этой неделе ваше звено обставить! Не хотят ребята на втором месте топтаться! Всё, — говорит, — рассчитали, силы по-новому расставили — никакой ошибки не должно быть!..» Я аж вскипела. «А ты, — говорю, — со мной посоветовался? А тебе меня не жалко? Не смей наше звено обгонять!» — «Я, — говорит, — тут ни при чем. Все ребята загорелись, разве их удержишь?» — а сам смеется. «А не ты, — спрашиваю, — их настропалил, не ты?..» — «Я», — отвечает и глазом не моргнул. Нет, вы подумайте: смотрит на меня и даже не краснеет, вот чертяка! И все время молчал, втихую готовился.

— И обгонит, он у тебя такой, — Кланя тряхнула густой челкой. — Недаром его звено «мотоциклом» прозвали. Чуть не все звено на машине в поле отвозит, а собственную жену не удосужится покатать!

— Ну, уж ты скажешь! — Фрося рассмеялась. — Я сама не желаю: боюсь, душа из меня выскочит.

Груня не сдержала улыбки и, вздохнув, тихо проговорила;

— Теперь, девушки, держись!.. Я думаю, что Матвей на ветер слова не бросит. А нам нет никакого расчета переходящее знамя из своих рук выпускать.

— Ни за что! — в один голос сказали Фрося и Кланя.

Они быстро скинули ботинки я забрели в пшеницу. Стебли расступились, смыкаясь за спиной волнистым следом.

Ступая босыми ногами по теплой земле, Груня окунала руки в хлеб, бросая в подол выдернутые с корнем сорняки. Прошел по стеблям ветерок, и они зашептали о чем-то своем, бесконечном и неизъяснимо грустном. На краю участка Груня передохнула, разгибая спину, оглянулась на примятые стебли. К вечеру они выпрямятся. Вот если бы и она могла так легко забыть свое горе! Родион сказал: «Ненавижу!..» За что? Славило горло, в Груня, точно спасаясь, кинулась в пшеницу, рассекая зеленые, вспененные ветерком волны.

У шалаша ее поджидала Иринка:

— Грунь, тятя приехал.

— Гордей Ильич? Неужто правда? — Груня подбежала и обняла девушку.

— Правда! И Гриша… — губы у Иринки дрогнули, и она тихо досказала: — Без руки…

Груня судорожно прижала девушку к себе, и они молча опустились на сухую траву возле шалаша.

— Ничего, — тихо сказала Груня и вытерла жесткой ладонью одинокую слезу, выкатившуюся на румяную, обветренную щеку девушки. — Варя как-то говорила, что со многим можно мириться, лишь бы человек на душу не хромал…

— Да, она права. — помолчав, тихо согласилась девушка: густые белые ее ресницы затянула пленка слез, — у другого все есть: и ноги и руки, а приглядеться — пустой человек. А у Гриши душа красивая и богатая…

Картавый голосок ее звучал нежно, как воркованье. Иринка уже успела принарядиться в синее маркизетовое платье, повязать голову пестрой косынкой.

— Ты видела его?

— Нет. — Иринка с робкой надеждой оглянулась на Груню. — Боязно мне что-то…

— Глупая, неразумная! Да если бы мой Родион таким калекой приехал, я б радовалась…

Девушка испуганно поглядела на нее, и Груня, поняв, что сказала совсем не то, смутилась и замолчала. Но Иринка, верно, была глуха сейчас к чужому горю, потому что переполняла ее своя, еще не сбывшаяся радость. И Груня мгновенно оправилась от смущения, встала:

— Беги к нему, к Грише!.. Чего ты боишься? Разве забыла, как он тебе писал, что ему ничего не будет страшно, если только знать будет, что ты его любишь?.. Куда позовет, туда и иди с ним… За таким человеком хоть на край света можно.

— Да чего ты меня уговариваешь? — Иринка улыбнулась сквозь слезы. — Просто теснит меня что-то…

— Это тебя счастье теснит.

Иринка порывисто обняла и поцеловала Груню. — Спасибо! Неунывная ты моя!.. А знаешь, тятя, как через порог переступил, после родни сразу о тебе спросил.

— Дядя Гордей… — тихо, будто про себя, повторила Груня. — Наконец-то дождалась я его!..

— Ну, я побегу. — Иринка обвела покрасневшими глазами тихо колыхавшееся озеро пшеницы. — Я и в звено сегодня не пошла, потом нагоню. Вечером с Фросей и Кланей приходите к Черемисиным. Там и тятя будет.

Груня пришла с поля усталая, но все же стала собираться в гости. Надела свое любимое с девичества васильковое платье, достала из сундука шелковый полушалок, туфли. Распухшие ноги едва влезли в черные «лодочки». Долго мыла огрубевшие, с потрескавшимися пальцами руки, до жара терла сухим полотенцем щеки. А когда подошла к зеркалу, удивилась своей худобе. Из льдистой глубины с грустью смотрела на нее статная, нарядная, но, казалось, почти незнакомая женщина.

«Постарела ты, девонька». — Груня провела влажными пальцами по бровям, приглаживая их, в раздумье постояла еще немного, разглядывая себя, потом вынула из деревянной шкатулки зеленые, подаренные Родионом бусы. Едва нацепила, как вспыхнули глаза, порозовели смуглые скулы, и Груня, невольно любуясь собой, облегченно вздохнули: «Ну вот, и помолодела!» Она улыбнулась и озорновато подмигнула той, оглянувшейся на нее из высокого трюмо.