Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 2)

Нурджахан всплеснула руками:

— Что ты говоришь, Намазгулу?! На нас аллах разгневается, если мы отдадим нашу беляночку Новрасту этому бездомному бедняку. Опомнись!

— Сам аллах за это, жена. Аллах хочет, чтобы дочь Намазгулу, сына Аллахгулу, вышла замуж за Тарыверди, сына батрака-косаря Мами и вдовы-беднячки Махтабан. Это его воля, он послал нам зятя. Мы должны смириться, не перечить божьей воле.

— Позор!.. Как можно привить нашу кость к кости бездомной собаки?! Опомнись, киши, опомнись!..

— Время трудное, жена. Кто сейчас думает о костях?! Сейчас каждый должен думать о своей голове. У человека главное — жизнь. Сейчас это наша забота… Соображай, жена!

— Выходит, мы теперь должны жить в тени этого Тарыверди?! Выходит, теперь мы должны прятаться у него под крылом?! Да разве может гора укрыться в тени куриного яйца?! Не понимаю тебя, Намазгулу, где ты ищешь тень?! Если бы это был хоть кто-нибудь из начальников, которые наверху. Тогда еще куда ни шло…

— Тарыверди — лучше, — настаивал на своем Намазгулу. — Нам нужен щит… Ты понимаешь, что такое щит, жена?

— Понимаю, все понимаю. Хочешь принести в жертву себе, своему благополучию родную дочь.

Намазгулу решительно хлопнул ладонями о колени:

— Иначе не будет, жена! Другого выхода у нас нет. Я все обдумал, все взвесил. И я пришел к выводу, что этой жертвы требует время. Такова наша судьба, против нее идти нельзя.

И Новраста стала женой Тарыверди. Намазгулу-киши помог зятю починить, привести в порядок убогую хижину, оставшуюся ему от отца, батрака Мами. Молодые стали жить отдельно.

Тесть поучал зятя:

— Ты, милочек, должен жить в лачуге своего родителя. Пусть твоим самоваром будет вот этот измятый, видавший тяготы кочевой жизни самоваришко. Ничего… Пусть твоим одеялом будет вот этот старенький грубый палас. Ничего… Раз ты батрак, кричи так, чтобы тебя за пять верст было слышно: "Я — батрак!.. Я бедняк Тарыверди, сын бедняка Мами!.."

— Я тоже так считаю, дядя Намазгулу. Я с вами согласен. Мудрые слова! поддакивал зять.

— Вот и молодец, сынок. Кроме того, ты должен быть всегда на виду, всюду совать свой нос. Первым делом вступи в эту самую… партию. Кто в нее вступает — становится человеком. Ты тоже вступи, стань человеком. Я тебя заверяю: если у тебя есть голова на плечах, через три — пять лет ты станешь видным начальником. Сейчас время батраков и бедняков! — Говоря это, Намазгулу-киши вздыхал: — Ничего не поделаешь… Жизнь — это горная дорога: то спуск, то подъем. В нашей жизни человек как на колесах. Один едет в гору, другой — с горы. Ясно тебе, понимаешь, сынок?

— Понимаю, все понимаю.

— Понимаешь, да не сразу — с запозданием, — сокрушался тесть. — Зелен ты пока еще, зелен… Созревать тебе поскорей надо, Тарыверди.

Тяжелые тумаки Намазгулу-киши сделали в свое время свое дело: Тарыверди приучился к повиновению.

— Всегда, везде и во всем будь сообразительным, — наставлял тесть зятя. Понял, сынок?

— Понял, понял. Чего тут не понять? Все ясно. Сообразительным надо быть…

— Нет, ничего ты не понимаешь, — вздохнул Намазгулу-киши. — Учись, дорогой, учись!.. Учись у жизни. Пойми наше время. Не будь простаком, очнись!.. Тебе говорят: грамота, — учись. Говорят: книги — читай. Говорят собрание, — иди, не пропускай. Понял, сынок? Вот так надо жить. Теперь ты наш сын. Была у нас одна-единственная дочь, которую мы берегли как зеницу ока. Отдали ее тебе. Остался у нас один малый сынок — Оруджгулу. Считай, он тоже твой, в твоей тени теперь будет жить. Не скоро он будет нашим кормильцем. Говорят, пока жеребенок станет крепким конем, хозяин его ноги протянет. Верно я говорю, сынок?

Можно ли было не поддакивать такому мудрому ласковому тестю? И Тарыверди поддакивал:

— Верно, дядя Намазгулу, верно. Все правильно говорите, согласен с вами. Мудрые слова!

— Вот так-то, сынок… Запомни, непросто жить на этом свете. Ты сам видишь, как я тружусь, работаю, как лезу вон из кожи. А разве враги не называют меня кулаком?.. Недавно пошел к Гаджи, он приходится дядей прокурору Дагбашеву, брат его отца… Говорю ему: "Помоги, Гаджи, болтают про меня всякое, хотят моей погибели!.." Смотрю: Гаджи и сам какой-то жалкий, испуганный. Однако Гаджи есть Гаджи, у него есть защита, есть на кого опереться. Спрашиваю: "Что с тобой, Гаджи?" Говорит: "Болен я, даже на улицу не выхожу погреться на солнышке, худо мне…" А я ему: "Все на свете меняется, не вечно снег идет, не вечно мерзнут ноги…" Сказал он мне: "Поговорю с племянником, ни о чем не беспокойся…" Он ведь дядя прокурора, большого человека. Конечно, я ходил к нему не с пустыми руками.

— Разумеется, — вставил Тарыверди. — С пустыми руками к Гаджи идти бесполезно. Я его знаю.

— Видишь каков он — этот Гаджи. И какого имеет племянника! Прокурор — не шутка. Хоть сам нездоров, но голова в порядке, хорошо варит. Словом, помни: сейчас твое время. Не будь простофилей. Не зевай! Встряхнись!.. Двигайся, действуй!

— Понимаю, понимаю! Я все понимаю! — твердил Тарыверди. — Мудрые слова, дядя Намазгулу.

— Понимать, может, и понимаешь, — вздыхал тесть, — да толку что? Не ловок ты, странный. Удивляюсь тебе.

Неизвестно, что Тарыверди понимал, что не понимал, но жену свою, Новрасту, он, ему казалось, понимает хорошо. Ее он ни на минуту не выпускал из поля своего зрения. Любил. До безумия. И ревновал.

Вот и сегодня, едва увидел гостей, его забрали сомнения: "Чего это к нам опять приехал инструктор Меджид? Может, Новраста его притягивает?!" Когда же Меджид поручил ему пойти попасти Серого, его подозрения еще больше усилились.

Когда муж и жена вернулись домой, Меджид начал заигрывать с Новрастой:

— Ай, гыз, согласен подарить тебе моего Серого. Ты правильно сделала, что села на него. К чему утомлять ножки ходьбой?.. Эй, Тарыверди, хочешь, я подарю Серого моей сестре Новрасте?

Тарыверди нахмурился:

— У отца твоей сестры только свиней да птичьего молока нет в доме, буркнул он угрюмо. — Зачем ей твоя лошадь?

— Эх, Тарыверди, ничего ты не понимаешь! — весело продолжал гость. Подарок отца — это одно, а подарок брата — совсем другое.

Новраста заулыбалась:

— Большое спасибо тебе, братец Меджид! Да хранит тебя всегда аллах! Хороший ты человек.

Меджид подошел, помог женщине слезть с лошади. Затем провел ладонью по крупу Серого, обернулся к хозяину дома:

— Эй, Тарыверди!.. Что с конем? По-моему, на нем скакал сам дьявол. Почему Серый такой взмыленный? Он едва стоит на ногах.

— В чем дело, товарищ Меджид? Что там еще? — недовольно отозвался Тарыверди. — Опять я виноват! Мы как будто ни у кого не одалживали денег, а с нас долг требуют.

— Дорогой мой, посмотри сам: Серый весь мокрый — хоть выжимай его. Скажи правду, Тарыверди, куда ты скакал на нем?