Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 2)

— Это почему же, старик? Откуда такое неверие в, свои силы? Откуда этот пессимизм?

— Да потому что я — кулак. И мне не хочется гнить в тюрьме.

— Чепуха. Если бы ты действительно был кулаком, тебя загребли бы и без помощи Гюлейши.

— Ошибаетесь, товарищ Демиров. Честное слово, ошибаетесь. Недаром люди говорят: дом, который не разрушит женская сплетня, не разрушит и сам аллах. Я, старый кулак, боюсь нашу Гюлейшу Гюльмалиеву больше, чем самого Гиясэддинова, нашего товарища ГПУ. Гиясэддинов мне ничего не сделает, а Гюлейша Гюльмалиева может упрятать меня за решетку в любой момент. Пустит слух, прибегнет к клевете, сделает из мухи слона и крышка мне, конец, старый садовод превратится в волка с сатанинскими рогами или в дикого кабана с саблевидными клыками.

— Странные дела творятся у вас, старик. Очень странные, — покачал головой Демиров. — Не нравится мне все это.

— Увы, но это так, товарищ райком. Именно поэтому мне частенько приходится изворачиваться, надевать папаху Али на голову Вели и наоборот.

— Словом, приспосабливаешься к обстановке?

— Выходит, так. Иного мне ничего не остается, товарищ Демиров! Приходится на старости лет взять в руки шест и стать канатоходцем. Ведь должен я как-то зарабатывать себе на жизнь.

— Словом, эта ваша Гюлейша Гюльмалиева — опасная женщина, так, старик?

— Очень, очень. Змея, змея! И не просто змея… Будь наша Гюлейша обыкновенной змеей, было бы полбеды, она — царица змей!

— Я вижу, тебе известны все ее проделки. Верно я говорю, старик?

Али-Иса приложил палец к губам, ответил, понизив голос:

— Нет, дорогой товарищ секретарь, честное слово, я ничего не знаю, я ничего не говорил вам.

— Как это не говорил? Ведь только что говорил. Или ты боишься очной ставки с этой женщиной?

Али-Иса втянул голову в плечи, прижал руки к груди, забормотал:

— Боюсь, боюсь, очень боюсь, товарищ Демиров. Поймите меня.

— Это плохо, старик.

— Знаю, что плохо, знаю. Но я ничего не могу поделать с собой. Я никогда в жизни не говорил правду людям в глаза, не мог. И никогда не скажу. Потому-то мне и приходится приспосабливаться, менять папахи Али и Вели. Не могу говорить людям правду в глаза.

— Но ведь со мной ты говоришь откровенно, не скрываешь ничего от меня. Почему так?

— А что я сказал вам особенного, товарищ секретарь райкома?

— Очень многое.

— Ровным счетом ничего! — Али-Иса хитро захихикал. — Какие могут быть секреты, какие могут быть разговоры, беседы у секретаря райкома и кулака?

— Короче говоря, ты всего-навсего любитель цветов, так, старик?

— Именно так, товарищ райком, всего лишь цветовод, поклонник душистых роз и соловьиных трелей.

Демиров, переменив тон, сказал холодно, сурово:

— Однако комбинировать брось! Довольно, старик, жонглировать папахами Али и Вели!

— Слушаюсь, товарищ райком, — сказал угодливо Али-Иса. — Если надо мной будет ваша тень, я не буду бояться ни жаркого летнего зноя, ни суровой зимней стужи. Кто у меня есть? Никого. Я один-одинешенек на этом свете, как перст. Что мне надо? Ни чего. Зачем мне воровать? В могилу ведь ничего не заберешь. Но если я не буду давать воровать другим, меня сживут со света, съедят.

— А ты смело разговариваешь со мной, старик, — усмехнулся Демиров. — Как на исповеди.

— Трудно носить все время тяжесть на душе, товарищ райком. Вот сказал вам все — и сразу стало легче. Знаю, что вы честный, благородный человек, потому и разоткровенничался. Знаю, вы не обидите старого любителя цветов. Жить мне осталось немного, и я хочу отдать свои последние дни цветам. Однако пользы от моей смерти никому не будет. Может, поживу еще…

— Разумеется, поживешь, старик. Смерть торопить глупо, она и так сама к нам торопится. Но почему все-таки ты не хочешь помочь нам открыто разоблачить нечестных людей, почему боишься сказать им всю правду в глаза?

Али-Иса провел ребром ладони по горлу, протянул жалобно:

— Нет, нет, товарищ Демиров, не могу. Лучше отрубите мне голову. Я в жизни не говорил правду в глаза и никогда не смогу сказать. Я так жил, и таким я умру.

— Человек не должен уподобляться ежу, который свернется клубком, спрячет голову, боится взглянуть на врага.

— Нет, товарищ Демиров, я именно еж! Если бы я не был ежом, а был бы, скажем, глупой мышью, змеи давно бы меня сожрали. А я, как видите, жив.

— Странный ты, старик. Смешной. Разве так можно жить? Разве это жизнь?

— Как бы ни жить — лишь бы жить. Иногда я закрываю глаза и представляю, будто я лежу в могиле. И мне кажется, что сейчас мое сердце разорвется. Я не могу пошевельнуться, не могу встать, не могу закричать. Чувствую, я в таком месте, где никто тебе не протянет руки, никто не придет на помощь, никто не подбодрит добрым словом. Ах, как это страшно — лежать под землей! Земля давит на тебя со всех сторон. Ужас, кошмар!.. Так лучше жить. Все, что есть, есть только при жизни. Там, в могиле, нет ничего. Я не верю ни моллам, ни попам:

— Значит, ты неверующий?

— Я не мусульманин и не христианин.

— Словом, ты безбожник?

— Нет, у меня есть свой бог…

— Что же это? Или кто?

— Жить, жить и жить! Вот мой бог, вот моя вера! Я хочу как можно дольше жить. И я никогда не изменял этому моему богу. Я закрывал глаза на проделки жуликов, но бога моего я всегда чтил. И если я совершал дурные поступки, так только от страха…

— То есть чтобы только сохранить свою голову?

— Да. Так было, так есть и так будет всегда, пока я дышу. Разве я могу один изменить порядки на этом свете? Нет!

Тем временем среди больных разнесся слух, что к ним в больницу пожаловал большой начальник — сам секретарь райкома. Больные обрадовались. Один же из них, нервнобольной, начал кричать:

— Пусть он придет сюда, пусть посмотрит, как с нами здесь обращаются! Пусть посмотрит, как нам тут плохо! Бородатый доктор из Баку бросил нас, удрал. Да и кто здесь останется?! Жена моя, собака, тоже бросила меня!.. Куда же нам теперь податься?.. Ведь мы больные!.. Мы не можем ходить!..

Нервнобольного пытались успокоить, но он начал кричать еще громче.

— Кто это шумит? — поинтересовался Демиров.

— У нас лежит один несчастный человек, потерявший рассудок, — объяснил Али-Иса.

— Его надо отправить в Баку и положить в лечебницу для душевнобольных. Здесь ему не место.

Али-Иса покачал головой:

— Гюлейша говорит: здесь командую я, а в Багдаде — слепой халиф, я сама излечу безумца.

— А он сам верит в это?

— Представьте себе, да, товарищ Демиров. Он хоть и кричит, ругается, протестует, однако белый халат Гюлейши внушает ему доверие.

— А где же она сама, ваша Гюлейша? — спросил Демиров.

Али-Иса скорчил насмешливую гримасу:

— Доктор еще не вышла на обход. — Громко рассмеялся. — Вот так мы и живем, товарищ секретарь! Плохо живем! Ужасно! Все у нас шиворот-навыворот!