Георгий Шилин - Прокаженные

- Ну, брось, не надо… Что же теперь делать. Неустерег… Всеми нами аллах владеет… Всеми… Что ж надрываться…

Вдруг Ахмед умолк. Он поднял голову. Он что-то вспомнил и встал.

- Его арестовали? — спросил он.

- Кого? — удивился Протасов.

- Который убил.

- А кто убил?

- Терентьев.

Протасов промолчал, и Ахмед понял смысл этого молчания. Не взглянув ни на кого, он быстро, почти бегом, пошел туда, где жил Капитон. Он вошел в его комнату осторожно, как собака на охоте. За ним следовали Протасов и Петя.

Около барака, где жил Терентьев, столпились люди.

Терентьев сидел и ел борщ. Внешне он оставался как будто спокойным. Но от Протасова не ускользнуло, как изуродованное лицо его внезапно позеленело.

Мельком взглянув на Ахмеда, он продолжал обедать.

— Ты убил ее? — тихо сказал Ахмед. — За что ты убил мою Марушку?

Тогда Терентьев поднялся и отошел от стола, вытирая рукавом губы, запачканные жирным борщом.

- Врешь, басурманин, это — ты… Весь поселок говорит, что ты, — сказал он.

- Я? — сказал Ахмед и на мгновение умолк, пораженный столь неожиданным подозрением. Потом подошел вплотную к Терентьеву и продолжал:- Нет, ты мне скажи, за что ты убил ее? Ты убил — я знаю… знаю… ты меня не обманешь.

Что она сделала тебе, моя Марушка? А?

И вдруг завыл тем же воем, каким выл на могиле, и начал приговаривать те же непонятные слова. Потом умолк и снова начал допрос. В допросе не было ни злобы, ни вражды, а только — тоска, только — отчаяние. Терентьев опустил голову, и в том, что он опустил голову, был знак его признания. Тогда Ахмед побежал на здоровый двор, к доктору Туркееву. Еще из окна тот увидел бегущего Ахмеда и вышел к нему навстречу. Увидев его, Ахмед закричал:

- Тохтур! Тохтур! Он убил моя бедная Марушка, ей-бох… его арестовай надо, Туркеев откинул назад жидкие волосы и протер очки.

- Так… так, — забормотал он, — но, может быть, ты ошибаешься? — спросил он.

- Нет, он — Терентьев, я знаю, моя голова режь — он!

В глубине души Туркеев был рад, что убийца найден. Человек, уважающий законность, был удовлетворен. Но другой, сидевший в нем, заведующий лепрозорием, выражал неудовольствие. Заведующий лепрозорием не знал, что ему надо делать с убийцей.

- Все это так… я не возражаю, но прежде всего ясность: что прикажете мне делать с ним? — спросил он непонимающего Ахмеда. — Вам хорошо, батенька, а мне-то как? Впрочем, пойдем, посмотрим на этого разбойника.

Терентьев, охраняемый Протасовым и Петей, доедал котлеты, когда в барак вошел доктор в сопровождении Ахмеда. Терентьев встал.

- Что ж ты, батенька мой, наделал? Что ж это такое? Как это, батенька мой, ты дошел до этого?

Терентьев не отвечал. Туркеев опустился на скамью и принялся протирать очки. В его лице не было ни гнева, ни строгости, а только — усталость и недоумение.

- Каким же образом ты сделал это? Все-таки ты расскажи нам, за что ты задушил ее? Ведь у нас таких событий никогда не было. Ведь ты подумай только — какое пятно ты положил на лепрозорий. Всех больных опозорил.

Терентьев стоял, опустив голову. Туркеев выжидающе смотрел на него.

Потом вздохнул.

- Ну, скажи что-нибудь, неужели тебе нечего сказать?

- Виноват, доктор… Так вышло…

- Так вышло? — вдруг вскипел Туркеев. — Как же это "так вышло"? Как это людей убивать у тебя выходит?

Он сокрушенно поднялся и вышел, отдав распоряжение — оставить, на всякий случай, охрану. Но и без этого распоряжения прокаженные уже караулили Терентьева.

Неизвестно, какое бы решение принял Туркеев в отношении убийцы, если бы на помощь не явились Протасов и Регинин. Они предложили Туркееву немедленно назначить суд.

Суд был назначен тут же. В его состав вошли: Регинин, Протасов и Кургузкин — все прокаженные.

Процесс состоялся в тот же день. Приговор требовал… смертной казни…

Суд мотивировал свое решение всеми обстоятельствами злостного преступления.

Убийца подлежал расстрелу.

- Позвольте, как расстрелять?.. Кто расстреливать — то будет? Чем расстреливать, если и ружья казенного у нас нет?

Этот вопрос озадачил судей. Протасов сказал:

- Нельзя же такому негодяю попускать… Что ж это такое?

- Да, я знаю, я понимаю вас, — сказал Туркеев, — но все-таки как же вы будете приводить в исполнение приговор?

Когда происходили эти прения, в кабинет Туркеева вошел Петя и сообщил: Терентьев, оставленный один в своей комнате, взломал ночью дверь и сбежал.

Его не укараулили…

Выслушав Петю, Туркеев разволновался. Он приказал начать розыски.

Терентьева, разумеется, не нашли. Он исчез навсегда.

На том и кончилось дело, названное Протасовым "об убиении прокаженным Капитоном Терентьевым прокаженной гражданки Мавры Климентьевой по первому мужу, а по второму — Мамедъяровой".

Скоро вслед за убийцей исчез и Ахмед. На этот раз он сбежал по причине, ничего общего не имеющей с фруктовой торговлей. Он поклялся Протасову найти убийцу Марушки.

Ахмед не являлся целый год, потом вернулся и занял ту же комнату, в которой жил с Маврушей. Он стал молчаливым и угрюмым. Он часто не слышал вопросов, которые ему задавали, и проявлял признаки меланхолии. Ахмед перестал даже жаловаться на "русских начальников" и больше не беспокоился о своей фруктовой лавке. С тех пор он не убегал в город и целые дни пропадал на могиле жены. Прежний деревянный крест он заменил крестом каменным и приладил к нему дощечку, на которой рукой Веры Максимовны было написано:

"Здесь покоится Мавра Мамедъярова. Мир ее праху". Два деревца, посаженные на могиле, выросли за год и окрепли. Ахмед же состарился за это время на целых десять лет.

В лепрозории ходили темные слухи, будто он достиг своей цели: будто он нашел Терентьева и привел в исполнение приговор суда… Но, быть может, это были только слухи…

Четверо из шестерых детей, живших на больном дворе, были больны проказой. Они не понимали еще значения этого слова. Им казалось: так надо.

Так надо, если их матери и отцы стонут по ночам. Так надо, если их матери в минуты гнева ругают их «прокаженными». Так надо… И самое слово «проказа» имело в детском обиходе такое же простое значение, как и все другие слова.

Почему им больно и почему они ходят в амбулаторию — дети не понимали.

С некоторых пор эти вопросы начали интересовать Ромашку Питейкина. Его отец был кузнецом и работал в лепрозорной кузнице. Он приучал к ремеслу своего сына, и Ромашка часто слышал от отца:

- Учись, будешь мастером. Кто знает, может, поправишься… выздоровеешь и уйдешь в город, а там надо знать ремесло.

Ромашку не интересовало будущее, как не интересовало и ремесло.

Он норовил убегать в степь, туда, где — «саранча», как называл он всех насекомых, и где весною так много цветов.