Евгений Воробьев - Высота

Может, не следовало и разговора заводить с Катей насчет комсомола? Или не подготовилась она как следует? Вдруг ей там поставили в вину, что живет с ним, Пасечником, а они не зарегистрированы? А он еще частушки сочинял глупые, холостяком себя называл, дурачился.

Почему он раньше об этом не подумал, не оградил Катю от разговоров, наподобие тех, которые заводит этот Хаенко? Ну, положим, Хаенко — тот по злобе болтает, из ревности.

Пасечник вспомнил, как он в первый раз попросил Катю почитать ему вслух газету. Глаза, дескать, болят, когда читаешь лежа. И как она потом сама приохотилась к чтению.

А Кати между тем все нет и нет, Лежит сейчас у себя на койке и ревет. Была просто беспартийная, а теперь все станут пальцем тыкать — отказались принять в комсомол! Так и будет ходить с меткой.

Но все-таки как же она в тяжелую для себя минуту стала его чуждаться? Горевать, так горевать вместе. Когда Пасечнику было плохо, Катя прибежала к нему в больницу. А когда ей самой плохо — не доверилась…

Может, с ней стряслась беда?

На рассвете — после бессонной ночи рассвет всегда кажется очень поздним — Пасечник услышал, как к дому подошла машина. Острая тревога подняла его с койки. Он приковылял к окну в коридоре и увидел пустую машину. Дверца кабины распахнулась, кто-то спрыгнул на землю… Прораб Токмаков!

Пасечник в первое мгновение даже не уловил смысла того, что услышал. Прежде всего подумал о Кате. Так вот почему она не пришла после собрания!

Какими маленькими сразу показались Пасечнику все его заботы, сомнения, огорчения, когда он осмыслил новость, привезенную Токмаковым, когда он в полной мере представил себе размеры бедствия.

Нет, он не мог оставаться в одиночестве! Он поспешил в комнату к дружкам-монтажникам, и костыли обжигали ему руки, постыдные костыли.

Пасечник стоял в дверях и мрачно смотрел, как одеваются товарищи. Какие они все нерасторопные и неловкие. Эх, был бы он сейчас на своих на двоих, разве он так бы возился?!

Хаенко приподнял голову с подушки, но вставать не торопился.

Он оглядел с ног до головы Пасечника, затем скользнул небрежным взглядом по комнате, посмотрел на свои боксерские перчатки, висящие на стене, у кровати.

— Ты что? — прикрикнул Бесфамильных. — Особого пригласительного билета ждешь?

— Я вот лежу и думаю. К чему, собственно говоря, такая спешка? Все спешим, спешим. И выспаться некогда.

— А у самого аж глаза вспухли! — донеслось из угла.

— Вот хнытик! — вздохнул Метельский. — Хнычет и хнычет. Можно подумать — никогда не спал досыта.

Хаенко даже не повернул головы, пропустил все мимо ушей.

— Мне выспаться нужно. У меня сегодня встреча на ринге…

Хаенко повернулся со спины на бок, чтобы не видеть запыленных перчаток, и спросил, зевнув:

— А что страшного произойдет, если домну пустят на неделю позже?

— Ничего страшного не произойдет, — ответил Пасечник в тон Хаенко. — Подумаешь, дело большое! Обокрасть страну на десять тысяч тонн чугуна!

— Уж сразу и обокрасть! — Хаенко еще раз потянулся и нарочито громко зевнул.

— Ты же знаешь, — сказал Бесфамильных, — что у нас в стране временные трудности с металлом.

— А у нас это постоянно — временные трудности. То того подожди, то этого. Факт! Живем — прямо как в очереди. И все торопимся. Будто война еще идет. А куда торопиться-то особенно? — Хаенко спустил наконец ноги с кровати. — Все равно все дороги ведут к коммунизму. Капитализм обязательно сгниёт. Об этом и на политзанятиях говорили. Ох и толкучка, наверно, будет в первый день в магазинах при коммунизме!

— Тебе-то какая забота? — подал голос Пасечник. — Ты ведь все равно без очереди пролезешь…

Хаенко сделал вид, что не расслышал.

— А наступит коммунизм на неделю раньше, на неделю позже — какая особенно разница? — Хаенко начал обуваться. — Надо тебе, Бесфамильных, теоретически подковаться. А то такие простые вещи приходится тебе объяснять…

Бесфамильных в поисках поддержки оглянулся на Пасечника. Тот стоял, опершись на костыли, глаза его потемнели, с лютой злобой смотрел он на Хаенко.

Пасечник вообще терпеть не мог Хаенко, — может быть, потому, что находил в нем некоторые свои черты, доведенные до уродства.

— А ну, пошевеливайся! — угрожающе закричал Пасечник.

— Ну-ну, не очень-то! — огрызнулся Хаенко. — Подумаешь, испугал! А ты кто такой, собственно? Отдел кадров?

— А мы не отдел, — сказал Пасечник очень значительно. — Мы эти самые кадры и есть!

— Мне к семи утра на работу, — продолжал Хаенко хорохориться. — Понятно? Согласно колдоговора. Первая смена заступает в семь. Факт! Вы что, меня на удочку, что ли, поймали? Так что — напрасны ваши совершенства. Идти сейчас или не идти — дело добровольное.

— Да ты понимаешь, что говоришь? — побледнел Пасечник еще больше. — На домне авария. А-ва-ри-я! Мачту надо ставить вместо крана. Каждый человек на вес золота!

— А если на вес золота, не нужно было тебе по мокрым балкам прыгать. И в костыльники записываться…

— Ах ты, шкура!..

Пасечник яростно замахнулся костылем. Может, он и в самом деле запустил бы его в Хаенко, но костыль с сухим треском стукнулся о притолоку двери, и Пасечник, бледный, с дрожащими губами, снова подсунул костыль под мышку и оперся на него.

— Какие мы нервные! — Хаенко тоже побледнел. — Видишь, одеваюсь? Что же, у меня совсем совести нет? А вам нервы лечить нужно. Тем более что вы теперь находитесь в женском обществе…

Пасечник, не глядя на Хаенко, заковылял в свою комнату.

Он лег на койку лицом к стене, прикрыв голову подушкой, и лежал так, не шевелясь…

— Если ко мне чуткий подход иметь, то всегда сговориться можно, — Хаенко надел наконец свою куртку с оборванными пуговицами.

Когда Токмаков, все такой же усталый и сонный, вернулся в комнату Бесфамильных, все были одеты. Ждали монтажников из соседнего дома.

В комнате было неопрятно. Пепельницы нет, окурки в чернильнице, чернила почему-то налиты в солонку, соль рассыпана по клеенке.

— Вы бы у девчат порядку поучились, — сказал Токмаков, присаживаясь к столу.

«А моя комната? — подумал Токмаков. — Не помню, когда подметал последний раз. Сколько дней не спал дома? Три? Четыре?»

Стоило Токмакову представить себе свою койку, подумать о сне, как он тут же заснул, скрестив руки на столе и положив на них тяжелую голову.

Наконец все в сборе. Ленивым шагом, посвистывая, последним подошел Хаенко. По пути он закручивал обрывки проволоки на куртке.

Монтажники, поеживаясь от холода, сидели в кузове.

Они строили всевозможные догадки о причинах аварии и уже спорили о том, как лучше выйти из положения.

Хаенко, перебив горячий спор, сказал:

— Вот бы начальство догадалось каждый раз машину присылать за нами! Между прочим, нам по колдоговору машина полагается. Факт! Поскольку от жилья до стройки больше трех километров. Транспорт предоставляется в обязательном порядке. Или пусть оплачивают проезд. Пусть мне за четыре года проезд оплатят — я себе машину легковую куплю…