Евгений Воробьев - Высота

Только когда все разместились в кузове машины, Метельский сбегал в общежитие и растормошил спящего Токмакова. Тот вскочил со стула, разок потянулся, да так, что хрустнули суставы, сон как рукой сняло, зашагал к выходу. В коридоре его поджидал Пасечник.

— Разрешите инвалиду обратиться, товарищ прораб.

— Слушаю тебя, Николай.

— Не видал ты там на площадке, Константин Максимович, барышню одну? Такая смугляночка, Можно даже сказать, черномазенькая. Ну, которая заклепки Карпухину жарит. Обмундирование у нее — желтая косыночка, вся в цветочках, потом платье такое пестренькое…

— Что ты мне так долго объясняешь? А то я твою Катю не знаю!.. Хлопочет там вместе с другими. Кран мы демонтируем.

Токмаков остановившимся взглядом поглядел в окно, словно мог увидеть отсюда обрушенный кран, облепленный людьми, сосредоточенно потер лоб, затем неожиданно обнял Пасечника за плечи, тут же отстранил его и молча пошел к двери.

— Один я тут остался, Константин Максимович! — пронзительно крикнул Пасечник вдогонку, когда Токмаков спускался с лестницы.

Он торопливо залез в кабину, и машина тронулась.

Пасечник стоял у окна, опершись на костыль, и печально смотрел вслед машине.

В пять тридцать утра бригада приступила к сборке новой подъемной мачты, и за полсмены, к половине десятого, сделали столько, сколько Токмаков рассчитывал сделать к концу дня. Но все равно, впереди еще была уйма работы, и он отдал команду на обеденный перерыв.

В этот ранний час столовая пустовала, всех быстро обслужили, на обед хватило и получаса.

Когда Токмаков вышел из столовой, радиорепродуктор встретил его трансляцией из Москвы:

«Доброе утро, товарищи! Начинаем гимнастику…»

Зазвучал бравурный марш.

«Ну конечно, восемь утра по московскому времени», — прикинул Токмаков, устало шагая под бодрые возгласы: «Сделайте глубокий вдох. Ноги на ширине плеч. Сделайте выдох. Подымайте руки. Ноги совершенно прямые… Выдох — вдох, выдох — вдох…»

Токмаков вздохнул, вовсе не в ритме гимнастики, и направился к площадке, где собирали подъемную мачту.

Только Хаенко не было на месте, когда бригада Вадима вновь приступила к работе.

Вадим заглянул в парикмахерскую, приютившуюся в дощатом сарае, рядом со столовой, и увидел Хаенко, восседающего в кресле, завернутого в простыню.

Хаенко отвел руку парикмахера с ножницами и встал. — Напрасно вскочил!

— Достригусь в момент!

— Можешь стричься, причесываться. Можешь даже завиться.

Вадим круто повернулся и вышел из парикмахерской.

Хаенко сдернул с себя простыню — под ней была ржавая спецовка, подпоясанная монтажным поясом, — и выбежал следом.

— Вадим! Будь человеком! Еще две минуты. Прямо потеха!

— Ищи другую бригаду.

Хаенко прибежал к своей лебедке с недостриженным затылком, один висок был обкромсан. Но Вадим не допустил его к работе.

— Ты что? Забыл, как вместе в туннеле жили? В одной золе картошку пекли? Об одну трубу спины прели?

— Помню.

— Плохо помнишь, Вадим. Или забыл, как училищный ватник на базаре загнал? А карточки хлебные?

— Я старое помню и стыжусь. А ты бахвалишься! Все еще как в туннеле живешь. Зря я тебя взял в бригаду…

— Вместе же в дезертирах тыла числились.

— Я те прогулы давно отработал.

— А других прогулов у тебя не было? Дымов тебя покрыл. Факт!

Хаенко отряхнулся от волос, попавших ему за шиворот.

— Рассказывай на здоровье!

— Уже шуток не понимаешь! — Хаенко снисходительно улыбнулся и сразу сбавил тон: — прямо потеха! Я ведь почему тебя прошу? Сам знаешь. Мне без тебя податься некуда.

— На испуг не взял, теперь на слезу берешь?

— Ну, накажи меня. Сними разряд.

— Тебе два разряда снять мало.

— Да что ты ко мне привязался?

Хаенко сжал кулаки и угрожающе подступил вплотную к Вадиму, так что даже слегка ткнулся в его грудь.

Вадим оттолкнул от себя Хаенко.

— Уйди. — Вадим стоял бледный, стиснув зубы, Хаенко вновь угрожающе придвинулся и замахнулся. Вадим не сошел с места, не пошевелился, и рука Хаенко упала, как перебитая.

— Ты бы еще перчатки свои надел! — сказал Вадим внешне спокойно. — Только хулиганить умеешь.

— Если хулиган — нечего было меня будить среди ночи. Субботник — дело добровольное. Тем более сегодня и не суббота вовсе.

Хаенко подождал, что на это скажет Вадим. Но тот стоял молча, стиснув зубы.

— Может, я не выспался сегодня? — снова завелся Хаенко. — А ты меня заставляешь самоотверженно, с небывалым подъемом работать. Пойду свое досыпать.

Хаенко повернулся недостриженным затылком и уже сделал неуверенный шаг — он явно ждал, что Вадим его остановит, попросит не артачиться, не бузить, остаться.

Но Вадим только крикнул вдогонку:

— Монтажный пояс оставь!

Хаенко остановился, обернулся, молча, с небрежной медлительностью снял пояс, швырнул его в лужу, так что пояс загремел цепью, и собрался идти дальше.

Но Вадим угрожающе схватил его за плечо, круто повернул к себе лицом.

— Подыми пояс!

Хаенко хотел уйти, но Вадим, взбешенный, наотмашь ударил его по лицу.

Хаенко не удержался на ногах и плюхнулся в лужу, Вадим, очень бледный, но внешне невозмутимый, подобрал пояс, обтер его о свою спецовку, повесил себе на плечо и, не глядя на отряхивающегося Хаенко, зашагал к домне.

— Это что же такое получается? — вопрошал Хаенко слезливо, держась за скулу. — Товарищ мастер, вы свидетель!

— Какой еще свидетель? — Матвеев озабоченно почесал лысину. — О чем речь?

— Вы же видели, товарищи? — воззвал Хаенко к монтажникам, стоявшим поодаль.

— А что произошло? Я лично ничего особенного не видел, — пожал могучими плечами Бесфамильных и отвернулся.

— И я ничего не бачила, — подтвердила Одарка.

Она стояла у электробудки с надписью «Работают люди. Не включать. Смертельно!» и только что проводила не замечающего ее Вадима долгим, нежным взглядом.

Стычка с Хаенко весь день не давала покоя Вадиму. Никуда не уйти от воспоминаний.

В годы войны на заводе околачивалось немало ночлежников. Среди них были Вадим и Хаенко. Заводские пропуска у них остались на руках. Кто же знал, что ребята идут на завод, лишь бы только переночевать в тепле, а не работать в ночную смену? Вадим и Хаенко ночевали в туннеле, под коксовой батареей. Угольная пыль, лежавшая на кирпичном борове, давно превратилась в никогда не остывающую золу; за полчаса испекался картофель. В туннеле было всегда сухо и тепло, как бы наверху ни бушевала метель, как бы ни хватал за нос и уши декабрьский мороз. Можно было сидеть, прислонившись к горячей стене, или спать, свернувшись в клубок на горячем полу.

Когда Карпухин привел Вадима к себе домой, Вадиму показалось, что хозяйка недовольна, он подумал с тоской: не податься ли обратно в компанию к Хаенко?