Павел Федоров - Генерал Доватор

Дом Авериных, если въезжать в село с запада, стоял третьим от края.

Легковой автомобиль мягко подкатился к зеленому крылечку.

Из машины вылез Вилли, громыхая сапогами, взбежал на крыльцо, громко крикнул: «Открывайт!»

Дверь открыла высокая седоволосая женщина с умным усталым лицом.

— Ви помещайт один мадам из Берлин, генеральский семья, — гнусавил Вилли. — Должен быть чиста, карош постель и полный спокойствий. Понимайт?

Женщина молча распахнула дверь и встала в глубине сеней.

В комнате, куда Вилли внес чемоданы и ввел Хильду, за столом, против русской печи, сидели Оксана Гончарова и Катя Аверина. Увидев немку, девушки отодвинули от себя недопитые стаканы молока.

Хильда смотрела на Катю холодными, широко открытыми глазами, точно в русской девушке были какие-то необыкновенные узоры. Катя в замешательстве отвернулась. Она еще не совсем успокоилась после того, как побывала в немецкой комендатуре. Их задержали недалеко от села и несколько часов допрашивали.

Оксана оправилась первая. Наклонив горлач, она долила стаканы, отломила кусок хлеба и, поглядывая на немку, стала есть.

Но Хильда не обратила на нее никакого внимания, она продолжала смотреть на Катю.

Вилли, выпятив грудь, улыбался девушкам. Хильда заметила это, сдвинула брови и резко потребовала показать ей комнату. Проходя к двери, она приподняла широкие полы светлоголубого плаща, точно боясь их выпачкать.

Горница была светлая, веселая — с четырьмя окнами. Справа от входа стояла новая никелированная кровать с горой подушек под кружевной накидкой; точно такая же кровать стояла слева. На стенах висели два совершенно одинаковых зеркала, и перед каждым из них на столах стояли белые самовары. Все приготовила Марфа Власьевна для двух дочерей-невест. Обе девушки учились: Катя заканчивала перед войной педагогический техникум, Клавдия — агрономический.

Хильда, поблескивая золотом колец, осторожно, двумя пальцами, приподняла край белого пикейного одеяла и о чем-то спросила Вилли по-немецки.

— Мадам спрашивает: клёп есть? — перевел Вилли.

Марфа Власьевна, скрестив руки на груди, пожала плечами.

— Дочурка тут моя спала... Аккуратница была уж такая...

Марфа Власьевна подошла к столу, взяла фотографию двух миловидных девушек, поразительно похожих одна на другую. У Кати — задумчивый, мечтательный взгляд, Клавдия ласково положила голову на Катино плечо...

Хильда, брезгливо поджав губы, взглянула на карточку. Лицо ее дрогнуло.

— Как имя этой девушки? — спросила она Вилли.

— Кланя, Клавдия, — сказала Марфа Власьевна. — Ее взяли на работы... Не знаю куда...

Марфа Власьевна, глотая слезы, качала головой.

— Клавдия?.. — Немка закусила губу, нахмурилась, показала глазами на дверь, спросила: — Это ее родная сестра?

Тем временем в кухне мальчик Петя, — тот самый, который пас на огороде теленка, — рассказывал девушкам:

— Убили телка, проклятущие... Дедушке-беженцу в ногу попали. Говорят, — партизанов привел. Его на огороде схватили — и прямо к генералу. Я побежал к бабушке в баню, — сказал, что деда увели. А она лежит и молчит... Я ей положил хлеба, огурчиков. В бане-то темно...

— Уходить надо, Ксана, — шепчет Катя. Ей кажется, что пистолет, запрятанный у нее под кофточкой, жжет грудь. «Что, если бы обыскали в комендатуре?» — мелькает у нее в голове. Сердце пронизывает страх, горло перехватывают спазмы... «Почему эта чернобровая белорусская девушка совсем не волнуется?.. В комендатуре она смеялась, строила глазки немецкому офицеру... Как она их ловко путала!.. «Моя подруга, — говорит, — перед войной приехала погостить и застряла». Документ показала. «Мы, — говорит, — за картошкой в поле ходили, а патруль задержал...» Хорошо, догадались накопать картошки. Смелая. А вот я не умею ни врать, ни притворяться. Деда-беженца схватили, — надо быстрей уходить! А она хочет зайти — старуху проведать...»

— Катя! — раздается из горницы голос Марфы Власьевны. — Катюша, иди сюда!

— Иди... — Оксана кивком головы показывает на дверь и шопотом добавляет: — Надо узнать, что это за птица?

В горнице Хильда показывает Кате карточку и спрашивает:

— Это ваша сестра?

Вилли переводит вопрос. Катя молча кивает головой.

Хильда сама видит: тот же непокорный, упрямый взгляд, тот же строгий изгиб бровей. «Русская дрянь!» — хочется крикнуть ей. Она смотрит на Катю с открытой враждебностью.

— Удивительное сходство! Зачем меня направили сюда? Вы что, не знали? Кто это хочет, чтобы мне здесь перерезали горло? Отравили? — Хильда раздраженно забрасывает Вилли вопросами.

— Я не понимаю... Здесь прилично... — лепечет Вилли.

— Не понимаешь? Девушку, которую я отправила из Берлина на ферму, прислали вы. Это ее сестра... — Хильда кивнула на Катю, — и дочь этой старухи. Я не могу здесь оставаться!

— О-о! Это любопытно! — восклицает Вилли. — Русских девушек отправлял ваш брат, майор Круфт...

У Кати холодеют ноги, кровь ударяет в виски. Если бы эта немецкая барыня знала, что Катя отлично понимает ее язык!.. Опустив голову, она как можно спокойней спрашивает Вилли.

— Что не нравится этой даме?.. Она будет всем довольна.

— Что говорит эта русская? — спрашивает Хильда.

Вилли переводит.

— Я не могу здесь оставаться! — взволнованно повторяет Хильда.

— Но, сударыня, приказание генерала... — нерешительно говорит Вилли. — Мы не располагаем другим помещением. У вас будет часовой. Заставьте эту девчонку прислуживать...

Хильда, зная характер генерала, не может не согласиться с Вилли. Если Штрумфу-старшему объяснить все положение, он скажет: «Женские глупости!» — «Надо скорей уехать из этой ужасной страны», — думает Хильда.

Перед отъездом Густав Штрумф зашел к жене ровно на две минуты — проститься.

Выслушав Хильду, он развел руками.

— Удивительное совпадение!.. Но тебе не стоит волноваться. Ведь им ничего неизвестно. На этих днях мы продвинемся на восток. А сейчас требуй все, что тебе будет нужно. Хозяйка в этом доме — ты...

В сумерки Петя повел девушек между огуречными грядками мимо колодезного журавля, прямо к бане, стоявшей на берегу речушки.

В бане было тепло, сыро и темно.

Катя зажгла спичку. На снопах ржаной соломы, под пестрой дерюжкой вытянулась черноволосая мертвая женщина с заостренным носом и широко открытым ртом. В ногах у нее лежали зеленые огурчики и нетронутая краюха хлеба, принесенные Петей.

Оксана опустилась на колени. Глухим, сдавленным голосом вскрикнула:

— Мама!.. Мама!..

Спичка погасла.

Петя поймал в темноте руку Оксаны, прижался к ней щекой, тихонько заплакал...

В штаб Доватора Торба и Шаповаленко вернулись глубокой ночью. У костров, тихо переговариваясь, бодрствовал очередной наряд.