Леонид Борич - Случайные обстоятельства

В душе Ивана Федоровича царило то умиротворенное и несколько грустное настроение, какое бывает, когда нечто долго ожидаемое и приятное наконец свершается, перестав быть мечтой, и теперь ей взамен нужно обретать какую-то иную надежду. Что-то вроде бы уже кончилось в его жизни, что-то еще не успело начаться, и на этом стыке образовалось место, которое пока пустовало.

С усмешкой Редько подумал, что Володин готовится к сегодняшнему вечеру с такой тщательностью, будто впереди у него свидание. А между тем ждала-то их сугубо мужская компания, как обычно всегда и принято, когда отмечают присвоение очередного воинского звания неженатому офицеру. Если же на все кафе и наберется несколько женщин, то будут это давно уже примелькавшиеся особы, которых можно почти каждый вечер встретить либо здесь, либо этажом выше, на танцах, в обществе какого-нибудь новичка, только что прибывшего служить в их гарнизон.

А любопытно и смешно наблюдать, как такой офицер или мичман самозабвенно ухаживает за своей дамой, с каким чувством удачливости, чуть ли не превосходства он поглядывает на остальных, кто сидит здесь без женщин. И невдомек ему, что почти непременная в этот вечер его победа, на которую он как бы и обречен был с самого начала... Да, но какая же это победа, если она непременная и под силу каждому, кто только потянется к ней?

Он вдруг признался себе, что ему очень хотелось пригласить на свое торжество Марию Викторовну. А что тут такого? Встречаешь по нескольку раз в день — то на лодке, то здесь, в казарме, — и можно было, конечно, подойти. Мол, так, и так, разрешите по случаю присвоения мне... Но теперь-то уже поздно. И неизвестно, как еще на это остальные посмотрели бы — командир, например. Да, наверно, ей и неловко было бы — одной среди всех. А еще хуже, если бы в ответ на его приглашение она так удивленно подняла на него глаза: чего это он вдруг? И отказала бы. Сиди потом весь вечер с испорченным настроением. Нет, лучше уж так...

— И чего это у тебя физиономия кислая?! Майора получил, до сих пор не женат — все же хорошо! — Володин зажужжал электробритвой, выпячивая для удобства щеку. — Тебе, наверное, маршала присвой — все равно грустным останешься.

— Ты настоящий военнослужащий, Сережа. Потому тебе и кажется, что настроение должно зависеть в основном от очередной звездочки на погонах. И между прочим, у медиков самое высокое звание — всего-навсего генерал-полковник. Чему же мне радоваться? А ты эту щеку уже третий раз бреешь. А никаких женщин за нашим столом не будет. И вообще не будет.

— Ну и не будет. Может, я это просто для себя?

— Ну да, ну да, — с иронией проговорил Редько. — Чисто женский ответ.

— В каком смысле?

— А вот собралась на минутку в магазин. Спрашиваешь ее: ты зачем столько накрашиваешься? булочная-то внизу, в твоем же доме! Она и отвечает: я не для кого-то, а исключительно для себя. То есть чтоб ей, значит, самой было приятно, от себя самой...

— Себе самой — от себя самой, — пробубнил Володин, передразнивая доктора. — Надо же, такую сложную фразу придумать... Ох, Иван, и умеешь ты все усложнять!

— А ты, по-моему, всегда надеешься на какую-то неожиданную встречу. Даже когда мы плаваем на глубине в несколько сот метров.

— Это ты зря, Иван, Я все-таки реалист.

— Знаешь, что вообще-то удивительно? — Подойти к столу за ножницами было лень, и Редько стал зубами перекусывать нитку на погонах. — Все романтические натуры почему-то упорно считают себя реалистами. А по-настоящему практичные люди — наоборот, укоряют себя в житейской неприспособленности. Знал я одну такую...

— Близко?

— Ну как... Вроде близко. Хотя, как говорится, чужая душа...

Володин расхохотался.

— Ты страшный человек, Иван! Не помнить, знал ли ее близко!..

— А ну тебя! — отмахнулся с досадой Редько, которого тянуло сейчас на задумчивые, серьезные разговоры. — Только сбиваешь... О чем я говорил?

— О душе.

— А, да! Так вот... До того, значит, была деловой женщиной... Хватка — как у... как не знаю у кого. А любила, чтоб ее все воспринимали очень непрактичной. По-моему, она и сама себя такой воспринимала. И совершенно искренне. Я даже думаю...

— Извини, — перебил Володин. — Время вышло. Все остальные соображения — по дороге. Хозяева должны явиться раньше гостей. Давай-ка вывяжу тебе галстук по-человечески. Узел потолще сделать?

— А сейчас как модно?

— Потолще модно.

— Ну, так и сделай. — Редько послушно задрал подбородок. — Не знаю, как бы я без тебя все провернул с этим кафе...

— Пустое, Иван. Мне самому было интересно. Увлекла, так сказать, трудность предприятия...

Ему это действительно было интересно. Встретить поначалу надменную холодность администраторши кафе, женщины, увы, пожилой и некрасивой, услышать обычное в воскресный день, что, мол, все столики давно уже заказаны, и все же заставить ее вскоре улыбнуться, постепенно оттаять, посматривать на него благожелательно, а потом и до того разжечь, что она сама стала придумывать, куда бы втиснуть для них длинный стол — разве все это было не увлекательно?

Все это было кошмарно. Представить себя просителем, заранее, как бы со стороны, видеть заискивающую свою улыбку, чувствовать беспомощность, почти наверняка знать ответ администраторши... Нет, спасти его мог только штурман.

Сославшись на срочный вызов к флагманскому врачу, Иван Федорович попросил Володина съездить в кафе, обо всем там за него договориться и, узнав результат, весь остаток дня испытывал огромное облегчение оттого, что Володин оградил его от этих мучительных хлопот, и был ему глубоко благодарен.

Ивану Федоровичу вообще жилось спокойно рядом со штурманом, потому что единственное, пожалуй, что Володину от него требовалось, — так это его присутствие, молчаливое его одобрение того, что он, Володин, собирался затеять. А если в чем штурмана иногда и заносило немного, если что-нибудь непредвиденное или неприятное у него вдруг и случалось, — рядом всегда был Иван Федорович, который спокойно и доброжелательно вникал в суть дела, обстоятельно раскладывал все по полочкам — благо, для этого не надо было даже вставать с койки — и давал дельный совет, как им обоим можно бы исправить уже случившееся. Разумеется, исправлять должен был один Володин: ведь что-то самому делать, что-нибудь определенное совершить было для Редько самым ненавистным. Вот рассудить здраво, подсказать, направить — это он мог. Но Володину от него ничего другого и не нужно было. Ему и сейчас лишь захотелось услышать от Редько спокойное, объективное мнение.

— Иван, как тебе Мария Викторовна?

При этом упоминании Редько снова подумал, что жаль все-таки: надо было решиться ее в кафе пригласить. Вдруг бы согласилась...