Леонид Борич - Случайные обстоятельства

— Если женщина зевает и ее даже и это не портит, значит, она — на все пять баллов, — серьезно сказал он. — Верный признак.

— Ты это к чему?

— Я видел однажды, как она зевнула.

— И ее не портит? — усомнился Володин.

— Нет.

— Хм-м... Кто, однако, из нас романтик?..

Редько не ответил, надел тужурку с новенькими погонами, постоял перед зеркалом и сказал задумчиво:

— Мои друзья на гражданке уже отделениями заведуют. А я до сих пор универсал какой-то: и зуб, если надо, удалю, и аппендикс... Вчера вот с матросиками беседу провел: «О вреде случайных связей»... А какие тут у них вообще могут быть связи? Смешно все...

— Я это от тебя уже пять лет слышу. Уходил бы ты в госпиталь, Иван. Там-то уж каждый своим конкретным делом занят. Взял бы и перешел!

— А вот ты взял бы и женился! А?

— Ну, я!.. А ты?

— Я не такой легкомысленный. «Взял бы и перешел»... Подзабыл я уже, Серега, это конкретное дело. А заново начинать... Все-таки левый погон, по-моему, косит немного?

— Ничего не косит. Да и все равно ты теперь майор, даже если косит.

«Взял бы и перешел»... Вероятно, Сергей был прав, однако стоило сейчас только представить себе хоть на миг, что надо будет ехать хлопотать о переводе в госпиталь... Вернее, даже не так, то есть не так просто — взял и поехал, а сначала надо еще все командиру доказать, чтобы заручиться его согласием, потом объясняться с кем-то в отделе кадров, ждать их решения, а если все решится, то, значит, и чемоданы придется укладывать, что-то багажом отправлять — в общем, ломать уже такую привычную, устоявшуюся жизнь, переезжать к новому месту службы, привыкать к другим людям, к новым начальникам, и даже, наверное, истории болезней надо будет по-другому заполнять, не так, как он привык: ведь в каждом госпитале свои неписаные правила... Словом, стоило только представить себе все это, как уже сама мысль о возможности таких сложных перемен почти испугала его, она как бы угрожала сегодняшнему благополучию Ивана Федоровича, потому что немедленно требовала от него какой-то ненавистной ему суеты, беспокойства, заранее утомляющих его усилий.

Здесь, на корабле, каждая минута была распланирована и утверждена вышестоящим начальством, и все свое служебное время он, как и все другие, что-то исполнял и чему-то подчинялся, но, несмотря на это, именно на подводной лодке Редько и обрел-то наконец полную свободу, свободу от необходимости предпринимать что-то самому. Ежедневно совершать какие-то свои, никем не запланированные для него поступки, отказываться от своей в общем-то не обременяющей его зависимости от воли других людей ему было трудно...

— Нет, Серега, — вздохнул Редько, — я все-таки уже не лейтенант, чтобы переучиваться.

Володин усмехнулся и пожал плечами: к чему, мол, тогда все эти разговоры?

— А замполит, наверно, не успеет сегодня вернуться, — сказал он, надевая тужурку.

— Думаешь, ему удастся пробить эти медали?

— Не знаю. Но пока наших трюмных наградят, они уже и забудут за что...

Дверь распахнулась — так, без стука, входят только в свою каюту, — и на пороге появился Филькин, румяный от ветра и мороза.

— Вы еще здесь?! — Он бодро потер руки. — Я считал, вы в кафе давно! — Вкусно пахло одеколоном, и после суточной вахты на лодке казарменная каюта показалась Филькину очень уютной. — Хорошо живете, товарищи подводники!

Задетый приподнятым тоном штурманенка — что-то уж слишком быстро пришел в себя Филькин после случая с начальником штаба, — Володин никак не отозвался на слова Филькина.

— А!.. — приветливо сказал Редько. — Ну, Петя, как дежурство прошло?

«Конечно, — подумал Володин, — Ивану легко быть добрым, у него нет подчиненных».

Филькин покосился на Володина, снял шинель и, как о чем-то для него обыденном, сообщил:

— Ночью командир проверял...

— Значит, мне опять за что-то влетит, — меланхолично заметил Володин.

— Нет-нет, все хорошо! — торопливо успокоил Филькин своего начальника. — Я думал, он меня гонять будет... Ну, после этого случая... — Филькин смущенно помолчал, но, тут же вспомнив, как миролюбиво вел себя командир, сказал удивленно: — А он ничего... Только спросил, до какой главы я «Капитальный ремонт» дочитал.

— Вот устроился человек!.. — Володин усмехнулся. — Романы почитывает на службе — и хоть бы что!

Филькина возмутила такая несправедливость.

— Устроился!.. — с горечью сказал он. — Командир мне за это пять суток объявил!

Петя выглядел очень расстроенным сейчас, и, чтобы подбодрить его, Иван Федорович выразился в том смысле, что ничего, мол страшного не случилось: эти пять суток в срок службы все равно засчитываются, но Филькина, кажется, мало успокоили его слова.

— Да и какой ты военнослужащий, если ни разу на гауптвахте не сидел?! — добавил Редько.

Филькин недоверчиво взглянул на доктора, но тот был совершенно серьезен — видимо, вполне убежденно сказал.

— Лучше бы уж я за него отсидел, — в сердцах бросил Володин. — А он бы за меня с командиром разговаривал.

— Я же не знал, что так получится, — оправдываясь, сказал Филькин. — Какое-то сплошное невезение!

Он, однако, уже не был сейчас до конца уверен, что это действительно такое уж невезение. Он вспомнил, что и штурман в свое время тоже на гауптвахте сидел, даже дважды... Сам рассказывал!

Интересно: может ведь оказаться, что вообще из всех офицеров только они вдвоем и сидели на гауптвахте — он да Сергей Владимирович. И это не помешало Володину стать потом лучшим штурманом на соединении, может, как-то даже и помогло, кто знает...

Тут Филькин вдруг усмотрел своего рода преемственность в их штурманской боевой части, и то, что Володину конечно же влетело за него от командира, — это все завтра уже забудется и пройдет, а останется только то, что да, было дело: сидел. Володина когда-то командир посадил, а его, лейтенанта Филькина, — сам начальник штаба соединения!

Что ж, и пойдет, и отсидит — ничего особенного. Какой же ты военнослужащий, если ни разу на гауптвахте не был?! И хорошо, что перед сдачей дежурства заранее наголо постригся, — пусть видят, что он готов ко всему. А до отпуска еще далеко, успеют отрасти...

Филькин снял шапку.

— Ты... Ты зачем себя так изуродовал? — Редько с недоумением смотрел на Филькина. — Туда же с прической можно, на гауптвахту...

— А я не потому, — сказал Филькин, боясь, что Редько расхохочется. — Просто... в море невозможно иметь безупречную прическу, так лучше не иметь ее вовсе.

— Какое море?! — Володин в изнеможении опустился на койку. — Вот, Иван, полюбуйся: плоды просвещения. Страницы не помню, но все это из Соболева, глава первая...

Глядя на смущенного Филькина, Редько уже хохотал, всхлипывал: «Ой, не могу!», постанывал, чуть не сползал со стула, а Филькин, беспомощно улыбаясь, с досадой думал, что своим объяснением он лишь глупо переборщил и выглядит теперь в их глазах каким-то этим... плагиатором. Да и уши, когда наголо постригся, вдруг оказались чересчур большими — он это еще там, на лодке, заметил, разглядывая себя в зеркало. И совсем не учел, что сегодня ведь в кафе идти. Не надо было так торопиться...