Леонид Борич - Случайные обстоятельства

Впрочем, вполне могло статься, что он, Андрей Михайлович, перебарщивает в своих ожиданиях. Но тогда совершенно уж бессмысленным выглядит и его согласие на эту прогулку, когда дома его ждет недописанная статья.

Ну в самом деле: что может случиться такого серьезного в их семье, о чем отец знает, а он — нет?! Лена? Но со своей невесткой отец всегда был в хороших отношениях. Ирина? Павел Петрович сделал ей наконец предложение? Конечно, отец к ней всех ближе, но что тут скрывать от других? Они бы только порадовались за нее. Женька? Все-таки такой возраст, девятнадцать лет... Чем-то она могла, наверное, поделиться скорее с дедом, чем со своими родителями...

Слушал он теперь отца совсем рассеянно и, видимо, что-то пропустив, уловил лишь окончание: «...помогал им и после...» Кому — помогал? После... после чего?

Переспрашивать, однако, было неудобно, чтоб не обнаружить свою невнимательность; тем более тут же всплыли и еще слова, сказанные отцом перед этим, и, кое-как связав в уме все это разрозненное, что он сначала пропустил, составилось нечто такое по смыслу: может быть, самое-то важное — это когда и после своей смерти ты оказываешься нужен своим детям. Ну да, что-то в этом роде: если твой образ помогает им и после — значит, ты сделал для них самое главное.

С сочувствием Андрей Михайлович подумал, что, конечно, наступает и такой возраст, когда задумываешься над уже, по сути, прожитой жизнью, ее итогами. И если успел в ней меньше других совсем незаслуженно...

У отца был какой-то особенно усталый вид сегодня, нездоровый землистый цвет лица и вроде бы небольшая, еле заметная одышка, чего никогда раньше не замечал, — вот он даже остановился передохнуть... Или показалось?

Остановившись, отец с недоумением оглядывался по сторонам.

— Куда это, интересно, мы забрели?

Андрей Михайлович и сам не знал куда, но, взглянув на табличку одного из домов, прочитал:

— Фонарный переулок. А что?

— Так ведь... Ну конечно! — Михаил Антонович обрадовался. — Вот здесь раньше баня стояла... Ванной у нас еще не было, и мы с тобой, как подобает двум взрослым мужчинам... А вон на том углу я тебе мороженое покупал. Ты его любил с горбушкой есть...

— Мороженое? С хлебом?!

— Но это же первые послевоенные годы. Сразу два лакомства... Неужели не помнишь?!

— Мне лет пять, шесть было, — напомнил Андрей Михайлович. — Почти сорок лет прошло.

— Хм-м... верно... — Незаметность и быстрота, с какой протекло с тех пор время, обескуражили Михаила Антоновича. — А все-таки есть что вспомнить!..

— Баню и мороженое с хлебом? — усмехнулся Андрей Михайлович.

Отец помолчал и спросил вдруг:

— А тебе никогда не хотелось сесть и написать такую какую-нибудь книгу... ну, например... «Медицина как искусство сострадания»?

— Нет, — рассмеялся Андрей Михайлович. — А зачем, собственно?

— Ну да, я понимаю: какая в этом практическая ценность? К оперативной технике не имеет никакого отношения, к анализам не подклеишь, к истории болезни не подошьешь...

— Да и, я думаю, издателя нелегко найти будет, — в тон ему ответил Андрей Михайлович.

— Во-от... — протянул отец, как всегда, обычно, когда бывал с чем-то не согласен. — Но если из этого исходить... В литературе тогда много бы чего не было. Найдется издатель, не найдется... Рукописи-то не горят, Андрюша.

— Увы, папа, горят. Еще как горят! Это мы себя просто успокаиваем...

— Во-от... — снова протянул Михаил Антонович. — А жаль, что не напишешь. Неумирающая была бы книга. Техника операций усовершенствуется, методы исследования изменятся, истории болезней станет какой-нибудь робот заполнять с твоего голоса, а это — про сострадание — останется... Ну что, домой пора? Что-то устал я сегодня...

Андрей Михайлович опешил.

— Но... мне казалось, ты о чем-то поговорить хотел. И мы специально...

— Я?! О чем?

Недоумение отца было столь искренним, что Андрей Михайлович ничего теперь не понимал. Зачем же они ходили тогда?!

На обратном пути отец, видимо, вспомнив о чем-то, заулыбался, и Андрей Михайлович спросил:

— Ты чему?

— Да вот мои ребята трудный вопрос недавно задали...

Они спросили его: иногда говорят — «прожил счастливо»... Где тут мерило?

«Ответ на этот вопрос люди всю жизнь ищут, а вы мне время на переменке отвели», — попробовал отшутиться он, но они, решив, наверно, облегчить ему ответ, выразились конкретнее: «Михаил Антонович, а вот если бы вы, к примеру, узнали, что завтра — последний ваш день... Вы бы что?»

Он пожал плечами: «Я бы пошел на урок. Как обычно».

Выслушав эту историю, Андрей Михайлович усмехнулся:

— Да... Разочаровал ты их.

— Какая уверенность... — Михаил Антонович с удивлением посмотрел на сына. — Хотя... Ты прав. В их глазах было столько недоверия, жалости, даже, по-моему, ужаса: тратить свой самый последний день на школьные уроки?! Впрочем, это понятно. Откуда им — в их годы! — про это знать?

— Про что? — спросил Андрей Михайлович.

— Ну, что удовлетворенность прожитой жизнью — это, наверное, и есть счастье...

— А может быть, «ты счастлив?» или что-нибудь в таком же духе — вообще опрометчивый вопрос? Потому взрослые люди и остерегаются его задавать — и себе, и другим... А вы небось до сих пор учите школьников, что «человек рожден для счастья, как птица для полета»? Верно?

— Н-ну... в общем... Но знаешь, Андрей, не такая уж это бессмыслица. То есть я хочу сказать, совсем не бессмыслица!

— Вот-вот. Оттого мы и вырастаем в твердой уверенности, что рождены исключительно с этой целью. Чтоб быть счастливыми. Так что, раз обещано, — подайте-ка мне счастья! А как же иначе? Ведь положено?!

— Нет, вовсе не «положено». Речь совершенно о другом! Дело не в обязательности счастья... Понимаешь, то, что родился именно я, ты, другой, третий — это, в конце концов, случайность. Выходит, каждый из нас родился как бы вместо кого-то и, значит, живет за кого-то, кто мог бы сейчас жить. Не отсюда ли и наше ощущение, что тот, кто может быть счастливым, — должен, даже обязан им быть... Да хотя бы уж для того, чтобы... ну, не знаю... чтобы оправдаться перед тем неродившимся, чье место в этом мире ты занял...

— Любопытно, — проговорил Андрей Михайлович. — Занятный поворот. Никогда как-то не думал...

— А ведь есть еще и погибшие на войне — вместо меня, тебя... И такие, кто просто умер, не дожив до моих, даже до твоих лет. Их уже нет, а я живу... Выходит, и перед ними мы тоже обязаны...

— Но если... если не получается быть счастливым, — возразил Андрей Михайлович, — разве это вина?

— Нет, конечно. Но если заранее, даже и не сопротивляясь, не делая настоящих попыток, легко довольствоваться чем-то иным, чем счастье...

— Мне кажется, это все-таки слишком отвлеченные рассуждения, — сказал Андрей Михайлович, стараясь быть помягче. — В жизни все проще... — Он взглянул на часы. — Извини, мне еще статью дописывать...