Виктор Шкловский - Сентиментальное путешествие

В работе пришлось встретиться мне с одним офицером, я не знаю, где он сейчас.

У него были чудные, какие-то вымытые глаза.

Изранен он был страшно: у него не было куска черепа, были изранены и плохо срослись ноги и руки.

В бою (кажется, 1916 года) ему как-то пришлось с пушечной броневой машиной погнаться за броневым поездом, что является неправильным, так как бронированный поезд «в общем и целом», как говорят большевики, сильнее автомобиля. Броневой поезд начал убегать, что тоже неправильно.

Автомобиль в погоне въехал на платформу вокзала, но здесь был взят под огонь батарей; тогда шофер проломил тяжелой машиной широкие двери вокзального буфета, проехал по столикам, проломил вторые двери, съехал по лестнице и ушел через площадь, обстреляв отряд кавалерии.

Образование у него было военное, но он умел очень много понимать и, между прочим, превосходно оценивал предметы искусства, то есть знал, хороша ли вещь.

Я сблизился с ним – это был очень хороший и честный человек.

В одном помещении, хранителем которого он был, у него оказался остов пушечного броневика «гарфорд», брошенный как лом. Тогда мы сняли в нескольких гаражах части сломанных броневиков и отремонтировали свои.

Шоферы утащили у неприятеля даже трехдюймовую пушку с затвором, два пулемета, снаряды и ленты. Это очень трудно, так как снаряды тяжелые, носить их нужно на себе под пальто или шубой по два за раз и смотреть, чтобы они не бились друг о друга и не звенели.

Затвор принесли мне так. Пришел низкорослый шофер. Достал из кармана вилку (не знаю ее технического названия), которая вынимает из ствола пушки гильзу после выстрела, подал мне и спрашивает: «Виктор, это затвор?» – «Нет», – говорю. «Ну а это?» – Он вобрал в себя живот и из-за поясного ремня вынул тяжеленную громадную штуку. Это был затвор. Как он смог вобрать его в себя – непонятно.

Броневик собрали и даже катались на нем по двору, но в ход его так и не пустили, хотя с ним взятие любого гаража при опытности нашей команды было дело совершенно верное.

Ремонтировали машину открыто, среди бела дня, и оттого, конечно, не попались.

Значит – я уехать не мог.

В это время произошел провал. Организация не может существовать годами и со временем, конечно, проваливается.

А мы были так неосторожны, что даже устраивали собрания всей организации, с речами, с прениями.

Попалась «красноармейская часть» организации при аресте на Николаевской улице. В оттоманке нашли фальшивые бланки.

К этому времени Семенов уже уехал на Волгу.

Арестован был Леппер, в записной книжке которого нашли все адреса и фамилии, записанные шифром, который был прочитан Чекой через два часа.

Был арестован на службе (в Красной Армии) мой брат.

Я убежал и поселился на окраине города, не в комнате, а в углу.

Паспорт мне выдали в комиссариате по бланку одной части.

К этому времени в организации появилось более правое течение; мы сблизились с н. с, в частности, большую роль играл В. Игнатьев.

Организация распадалась: одни уехали в Архангельск через Вологду, другие на Волгу.

Я предлагал взять тюрьму – говорили, что это невозможно.

Я жил на Черной речке в квартире одного садовника.

Это было время голода. Сам я ел очень плохо, но не было времени думать об этом.

Семья садовника питалась липовым листом и ботвой овощей; в отдельной маленькой комнатке этой же квартиры жила старая учительница. Я узнал о ее существовании только тогда, когда приехали увозить ее тело. Она умерла от голода.

В это время от голода умирали многие. Не нужно думать, что это происходит внезапно.

Человек умеет находить в своем положении много оттенков.

Я помню, как удивлялся в Персии, что курды, лишенные своих домов, живут в городе около стен его, выбирая места, где в стене есть хоть маленькая впадина, хоть на четверть аршина.

Очевидно, им казалось, что так теплей.

И голодая, человек живет так: все суетится, думает, что вкусней, вареная ботва или липовый лист, даже волнуется от этих вопросов, и так, тихонечко погруженный в оттенки, умирает.

В это время в Питере была холера, но людей еще не ели.

Правда, говорили о каком-то почтальоне, который съел свою жену, но не знаю, была ли это правда.

Было тихо, солнечно и голодно, очень голодно.

Утром пили кофе из ржи. Сахар продавали на улице, кусок 75 копеек.

Можно было выпить стакан кофе или без молока или без сахара: на то и другое сразу не хватало денег.

На улице же продавали ржаные лепешки. Ели овсяную похлебку. Овес парили в горшке, потом пропускали через мясорубку – «через машинку», как тогда говорили, – несколько раз, – это трудная работа, – затем протирали через сито – получалась похлебка из овсяной муки. Когда ее варят, за ней нужно смотреть, а не то она убежит, как молоко.

Перед тем как молоть овес, из него нужно выбрать «черненькие» – я не знаю, что это, очевидно, зерна какой-то сорной травы.

Для этого рассыпают по столу овес, и вся семья выбирает из него мусор. Так около овса и возятся целый день.

Из картофельной шелухи делали очень невкусные, тонкие, как персидский лаваш, коржики. Хлеб выдавали по ⅛, иногда ¼ в день. Выдавали иногда сельдей.

Выдавали и таких сельдей, от которых, по словам официального объявления, нужно было до еды отрезать конечности – голову и хвост – они уже загнили.

Сроков мы уже не назначали; где-то на востоке наступали чехи, гремело ярославское восстание; у нас было тихо.

Я еще не распустил своих друзей.

Да, нам было легко держаться вместе, так как все мы распадались на пять-шесть компаний, человек по 5 – 10, связанных старой дружбой и родством. Дела не было.

Помню, раз просили меня достать крытый автомобиль, очевидно, для экспроприации. Просил Семенов.

Я сказал об этом одному шоферу.

Он пошел в соседний незнакомый гараж, выбрал машину, завел, сел на нее и уехал.

Но экспроприация не была произведена.

Странна судьба этого шофера. Он жил в квартире, где хозяйкой была одна старая, совершенно отцветшая женщина. Она берегла его и кормила компотом. В результате он на ней женился.

Брак на старой женщине – судьба многих авантюристически живущих людей, я видал десятки примеров.

Мне было всегда от них грустно. Мы даже знали это и предупреждали друг друга – «не есть компота».

В этом – какая-то усталость или жажда покоя.

Вообще авантюризм кончается гниением.

Я помню, как после приезда из Персии встретился с одним своим учеником.

«Чем занимаетесь?»

«Налетами, господин инструктор, не хотите ли указать квартиру – 10%!»

Строго деловое предложение.

Его потом расстреляли.

Был шофер как шофер.

На такую же штуку, как реквизиция спирта, то есть вообще на полуграбеж, готовы были почти все. Законы были отменены, и все пересматривалось.