Елена Серебровская - Весенний шум

— Я прекрасно понимаю, что вы незаурядная девушка и что будущее ваше может быть многообещающим. Именно поэтому вам надо освободиться от этой возможной кабалы и все силы отдать делу, которое вы избрали…

— Хватит, — сказала Маша резко. — Я все поняла. Я этого не сделаю. Ребенок будет жить. И — прощайте, всего хорошего!

Она отвернулась и резко пошла к трамвайной остановке. Вскочила в какой-то подошедший трамвай и, стоя на площадке, обернулась.

Семен Григорьич Маркизов стоял на том же месте и смотрел ей в след. Тень от серой мягкой кепки прикрывала его голубиные глаза. Он стоял на весеннем тающем снегу, одной ногой в луже, и растерянным взглядом провожал уходивший трамвай.

Маша решила твердо, и все-таки она еще ничего не сообщила родителям. Зная о своей отзывчивости к чужим страданиям, она боялась сообщить им обо всем сейчас, когда еще не поздно пойти в больницу. Еще уговорят… Нет, она скажет им в день, когда эти сроки минуют, когда все будет бесповоротно.

Но почему, почему все-таки приняла она это решение? Было ли это обдуманно или сгоряча, в пылу протеста против всего, что принесла ей эта любовь? Понимала ли она, что ждет ее, молодую мать-студентку, стоящую в самом начале избранного ею пути?

Люся неожиданно для Маши перебралась в общежитие своего техникума. Она перешла на дневное отделение и отдалась целиком учебе. На последнем курсе строительного техникума, который она заканчивала, много времени надо было уделить дипломному проекту, чертежам. В квартире Машиных родных чертить было негде, да и шум от возни ребят отвлекал Люсю. Люся была девушка разумная и расчетливая, она сумела отложить на сберкнижку за два года своей работы ровно столько, сколько оставалось прибавить к стипендии, чтобы просуществовать оставшиеся до конца учебы месяцы. А одевалась Люся очень просто, всегда носила одну и ту же юбчонку и посменно — две футболки, полосатую и гладкую голубую. Несмотря на свой весьма-таки скромный наряд, Люся достоинства не теряла и держала себя с мальчишками, как королева. Свои футболки и юбку она стирала часто и всегда выглядела сияющей и нарядной.

Перейти в общежитие ее заставила также мысль, что родители Маши могут обвинить ее в том, что она не предупредила их вовремя. Но Люсина совесть была чиста: если уж рассчитывать на чье-то вмешательство в этом вопросе, так только на вмешательство мер завца Семена, а об этом Люся позаботилась. Она не пожалела времени и денег на трамвай, она сказала ему все, что он заслужил, бабник несчастный. А что же могла она сделать еще? Уж если Семен не уговорил Машу, то родители и подавно не смогут. Жаль подружку, но она и сама уже взрослая. Надо быть умнее.

Маша пришла к своему решению не сразу, Хотя и заявила о нем Люсе чуть не с первого дня, как узнала. В душе она сомневалась, как же все это получится. Утвердили ее в этом решении все последующие события и особенно — поведение Семена.

С его стороны это было предательство, какая-то ни с чем не сообразная провокация. Так долго уламывать женщину, так терпеливо ждать, так умело воспитывать в ней влечение к нему… И, получив то, чего добивался, предать, открыть ей, что она будет одна, что всё это было подстроено, что больше ее не нужно… А Семен не такой уж плохой человек, есть люди хуже. Что же это значит?

«Вы карась-идеалист, Машенька», — говорил Семен, и сам обманывал ее. Какие же после этого люди? Может, и в самом деле, Маша — карась, которого сглотнет первая попавшаяся щука? И сглотнула, пре дупредив об этом благородно. Как же дальше жить, если люди такие плохие?

Курт учил ее преданности великим идеям, но он не успел научить разбираться в людях. Легко, когда враги и друзья разбиты на два лагеря — одни там, другие тут. Но есть люди, которые — друзья, а кое в чем поступают по-вражески. Не так поступают, как требует новое социалистическое общество. Но какой простак сам объявит, что в нем живут буржуазные пережитки? Их надо уга дать, предвидеть, им надо противостоять.

Ничего этого Маша не умела. Она почувствовала свое банкротство. За что получила она этот удар из-за угла — за правдивость, за преданную любовь? Если так происходит в жизни, то значит Люська права: все мужики мерзавцы, никому нельзя верить.

Но Маша нуждалась в любви. И не в той односторонней любви, которую предлагал ей Оська, не в любви-жалости. Она нуждалась в любви взаимной, честной, искренней, обоюдно сильной. А вместо этого увидела: пока она была более безразлична к Семену, он любил ее и угождал ей, а как только чувство ее расцвело и да ло себя знать, он охладел. Как же быть, неужели обязательно надо лгать и притворяться? Но она лгать не может. И не хочет. Принципиально.

Страдание усиливало злость против Семена. И стало совершенно ясно: выход один, выход в младенце, который потребует от нее столько времени и сил, что всякая тоска исчезнет, а взамен он даст ей самую искреннюю, самую правдивую на свете любовь и нежность. Маша не пропадет. Она покажет свою силу, и эта сила привлечет к ней внимание окружающих, уважение м ужчин и женщин. Надо закалиться, и эту закалку она приобретет, утоляя свою тоску любовью к ребенку.

В самый разгар этих утомительных размышлений и переживаний Маша встретила в университете… Лиду! Лиду, подругу детских лет, дочку харьковского комиссара, который когда-то пригласил Машиного отца преподавать в зоотехникуме. Откуда она взялась в университете? И надолго ли?

Маша узнала бы Лиду, наверное, и еще через десять лет, хотя Лида изменилась с возрастом. Она мало выросла, черные глаза ее были такие же зоркие и внимательные, как прежде. Тоненький точеный носик, узкие твердые губы. А волосы она по-прежнему стригла и просто зачесывала назад, закалывая гребенкой. Она не стала кокетливой, фигурка ее осталась тоненькой и стройной, а одевалась она очень просто: какой-то темно- синий костюм, а под ним беленькая блузка.

Маша неожиданно обнаружила Лиду в актовом зале во время лекции по марксизму. Обнаружила в самом конце лекции, когда профессор, ответив на записки, шутливо заметил: «Некоторые наши студентки торопятся завиваться, в то время как им куда нужнее было бы развиваться…» В тот год входила в моду шестимесячная завивка, и то одна, то другая студентка приходила на лекции кудрявая и взлохмаченная, как пудель.

В зале рассмеялись, группа студентов зааплодировала, и начался шум, который всегда возникает по окончании лекции. Все двигали с места стулья, пробирались к дверям, спешили в буфет, чтобы успеть за десять минут перерыва сжевать винегрет с красной свеклой и солеными огурцами и какую-нибудь булочку.

Лида не видела Машу и тоже двигалась в общем потоке. Неужто она уйдет и Маша ее потеряет? И как она здесь очутилась?