Сергей Сартаков - Гольцы

Что это такое?

Так просто… галька…

Дай мне, — сказал Алексей Антонович, — это будет моим обручальным кольцом.

Да ведь это же камешек!

Все равно. Я сберегу его как кольцо. — Он завернул его в платок и положил в карман.

Слева, под горой, торопливо и бессвязно стрекотала сорока.

Лебедев с готовностью согласился взять Анюту с собой, когда Алексей Антонович рассказал ему все.

Это отлично, Алеша, — сказал он, поблескивая веселыми черными глазами, — я одобряю. Девушка хочет повторить путь Ломоносова. Только не из Холмогор, а из Сибири. Замечательно!

Миша, — не решаясь сразу раскрыть тревожившую его мысль, проговорил Алексей Антонович, — конечно, путь Ломоносова — хорошо. Но я боюсь… другого пути… пути, скажем, Перовской… Сейчас такое время… А в Петербурге сейчас это особенно.

Для своего времени путь Перовской был неплохим. Сейчас, ты говоришь, «такое время». Да. И потому нельзя, чтобы люди кончали, как Перовская. Нам надо беречь

людей.

Миша, — просительно сказал Алексей Антонович,—

ведь я отдаю Анюту в твои руки. Я так люблю ее! Как друга прошу: помоги ей во всем. И главное., ну… мне ее жизнь дороже… дороже моей.

Лебедев прошелся по комнате, остановился у комода, потрогал пальцами вышитую салфетку.

Алеша, если ты мне веришь, ты можешь быть спокоен за девушку, я сделаю для нее все, что смогу. Но не следует чересчур обольщаться и надеяться, что Анюта вскоре поступит на какие-либо официальные женские курсы. Одно я твердо обещаю: Анюта будет учиться. Но ты сам знаешь, я опять повторю твои слова: теперь такое время, — Лебедев улыбнулся, — и потому не жди, что Анюта научится хорошо гладить воротнички.

Алексей Антонович подошел и крепко пожал ему руку.

Спасибо, Миша! — сказал он. — И за Анюту, и за откровенность твою. Спасибо.

Он хотел закончить разговор на этом, но заколебался и сказал еще:

Ты так умешь доказывать, убеждать. А мне это всегда трудно дается.

Крепко верю в то, что защищаю, вот и умею убеждать.

Упал первый осенний утренник. Острыми иголочками торчали на листьях кристаллы инея. Трава, как восковая, ломалась под ногами. В воздухе носился пряный запах

осени.

Ильча встал, как всегда, на рассвете. Подмотал сухие онучки и натянул залатанные ичиги.

Пятнай его, не, сдюжат до зимы, — поцарапал он ногтем подошвы. — Для промысла, в тайгу, надобно новые заводить. А как?

Клавдея, закутанная полотенцем, гремела у печки посудой. У нее болела голова. Охая и вздыхая, она поднялась с постели еще раньше Ильчи — надо было постряпать на завтрак. Ильча, прежде чем уехать в тайгу белковать, хотел привезти из лесу дровишек, чтобы меньше забот было бабе.

Ты вот что, Клавдея, — сказал Ильча, поднимаясь со скамьи, — больно не спеши. Приляг, отдохни. Есть мне не хочется. Пойду промнусь, приведу Игреньку да передки подмажу. Ты куда оброть вчера девала? — остановился он у порога.

В предамбарье висит, — ответила Клавдея, смачивая холодной водой полотенце.

Ильча перекинул оброть через плечо, вышел за деревню и пошел вдоль поскотины. За березничком вчера он оставил спутанного Игреньку. Застывшая трава хрустела под ногами, иней осыпался; сзади, как лыжница, оставался черный след. На опушке пожелтевшего березника он огляделся. Поляна была пуста.

Уплелся, пятнай его! — с досадой сказал Ильча. — Чем ему не корм здесь? Все лучше ищет. Вот, говорят, животина не смыслит. Все смыслит. — Он прислушался: не брякнет ли ботало на шее коня? Было тихо. — В которую сторону идти?

В конце поляны встретился свежий след. Он кружился по траве, обрывался; иней был запылен землей, выброшенной на бегу из-под копыт.

«Черти его тут гоняли, — подумал Ильча и вдруг разглядел рядом с широким следом Игреньки легкую побежку зверя. — Не волк ли, пятнай его?»

След уходил с поляны в мелкий осинник. Рубиновые листья, оборванные с жиденьких сучьев, устилали землю. Кусфрник был обтрепан, помят. На сухом сучке прилепился клок рыжей шерсти. Немного дальше, откинув голову назад, лежал Игренька с разорванным брюхом. Ильча обошел вокруг и скрипнул зубами. Горло Игреньки было перехвачено острыми клыками. В траве, у головы, скопилась лужа густой, черной крови.

Э-эх! — только сказал Ильча и медленно побрел домой.

Клавдея испуганно отступила, увидев его бледное лицо. Ильча молча прошел к столу и лег прямо на пол, устланный свежей соломой.

Ты что, Ильча? — спросила Клавдея, морщаясь от жуткой боли в голове. — Что с тобой?

Волки… проклятые… Игреньку зарезали… Как в тайгу пойду?..

Клавдея слабо охнула и опустилась на колени.

…Ждать помощи неоткуда. Приближался покров, пора в тайгу выезжать, белковать. Время упустишь — станешь потом голодать. Где промышленный человек, кроме тайги, на хлеб добудет?

Ильча обошел все село, хотя и с трудом, а нашел человека, взял у него взаймы коня под будущую добычу на промысле.

А тут, как на грех, кобель Соболько напорол где-то лапу, прыгает на трех. Ильча и водой ему промывал больную лапу, и подорожник парил, привязывал — не помогает, гноится нарыв, не дает ходить собаке.

После первого зазимка Ильча стал торопиться со сборами.

От света до ночи копался, налаживая сбрую, сумы, готовя припас. В тайгу, на промысел, ехать — надо изладить все как следует.

Сколько лет Ильча собирался купить новое ружье — больно уж расплющился пистонник и курок стал шататься, — да все из нужды выйти не мог. Промыл керосином ствол, прикрутил проволокой расколотое ложе и отставил ружье в сторону, что ж делать — зиму еще отпромышляет. Где заплаточками, где ремешками, зашил, заштопал, починил Ильча всю снасть свою таежную — ехать можно. С харчами только вышло похуже: одни сухари. Да ладно, подсохло тело у мужика, жиру не просит. Мясо в тайге будет — рябчики, глухари, а не то и белку можно бросить в похлебку, если от собаки останется. Пса надо накормить в первую очередь. Он всему промыслу голова.

На дорогу Клавдея истопила баню пожарче, сама хорошенько протерла мочалкой спину Ильче, пропарила веником — не обовшивел бы мужик в тайге, месяца три без бани ходить придется, грязному да потному. Ладно, если к зимовью где-нибудь прибьются, хоть в котелке воды скипятят — оботрут тело.

Ильча, ты гляди, горячий в снег не ложись, — уговаривала его Клавдея. — Знаю я тебя: пристанешь — нет чтобы на ногах постоять, охладиться, сразу хлоп на спину. А на простуду ты приимчивый. Долго ли болезнь схватить? И напарник твой Егорша тоже уму не наставит — беспечный человек, нет заботы о себе.

Ладно, ладно, Клавдея, — отговаривался Ильча, — не маленький. Ты вот давай тут… оставайся… Петруха обещал отдать камасья, — помнишь, брал он взаем себе на упты? Так ты проделай их помягче да сшей, к Николе-престоль-ному чтобы мне новые обутки надеть.