Сергей Сартаков - Гольцы

Тихонько, запинаясь за шпалы, Иван Прокопьевич побрел по линии к баракам. Лизе хотелось его проводить, но сделать это она не посмела: еще и с ней потом так расправится Маннберг. Ей не раз приходилось слышать, как он кричал и ругался на рабочих, видеть, как замахивался на них тяжелой кизиловой тростью, но все же не бил. А теперь — ногой прямо в грудь… И за что?

Лиза сидела в кухне, подперев ладонями щеки, и шептала:

Прямо в грудь. Каблуком… Как собаку… — сама не замечая слов своих.

Из кабинета ее кликнул Маннберг. Лиза вздрогнула. Он велел принести завтрак. Лиза безмолвно подала ему на стол уже остывшие оладьи, кофе. Маннберг оттолкнул тарелку с оладьями, кофе выпил.

Лиза ждала у порога.

Если в другой раз завтрак будет холодным, Елизавета… — медленно начал Маннберг. Но не закончил. Бросил коротко: — Убирайся, дура!

Он весь этот день не выходил из вагончика, с циркулем в руках занимался какими-то расчетами, Лиза, прибравшись на своей половине, сидела и думала. Как же это так? Вася все говорит, что счастье надо взять, а горе уничтожить. Где оно, счастье? Где его взять? А вот горе пришло к тому же Ивану Прокопьевичу непрошеное. Куда же еще тяжелее? Жена померла, ребята у чужих на руках, сам больной, и нет денег… А могло бы хотя чуть полегче стать горе у Ивана Прокопьевича? Могло бы, дай ему Маннберг денег, — послал бы человек ребятам своим.

И перед Лизой снова возник скорчившийся от боли Иван Прокопьевич, его худой, острый локоть, выставившийся из разорванного рукава рубахи. «Я к нему с поклоном, а он прямо в грудь… каблуком». Маннбергу так просить никогда не придется, и в грудь ногой тоже никто его не ударит. Он всегда будет счастливый, а Иван Прокопьевич всегда будет ходить со своим горем. Не одно, так другое, а горе всегда с бедным человеком под руку ходит, так и в пословице говорится. А Вася толкует — уничтожить горе…

Кто прибавил горя Ивану Прокопьевичу? Маннберг. Так Маннберга, что ли, уничтожить? Лиза даже горько усмехнулась от такой пустой мысли. Чудной, чудной этот Вася! Молодой, холостой, жизнь его еще не ломала, вот и думает, что все просто.

…Весь день дурное настроение не покидало Маннберга. Теперь у него не вязались расчеты. Допустил где-то в вычислениях ошибку. А где? Пробовал проверять в десятках мест — и бесполезно. Хоть пересчитывай все заново! А начнешь пересчитывать — всегда так: ошибка отыщется в самом последнем расчете… Он позвал Лизу и велел ей приготовить обед пообильнее, посытнее. Это, видимо, завтрак — один стакан кофе — во всем виноват. При пустом желудке и мысль туго работает.

Лиза взяла ключи и пошла в ледник за мясом. Он находился неподалеку, но так, что входная дверь вагончика от него не была видна. Спускаясь к леднику, Лиза заметила, что из-за дальнего барака вышли трое рабочих.

Лиза сразу узнала Васю, но помахать рукой ему не решилась: он не один, а потом пойдут разговоры.

В погребке Лиза замешкалась. Свечу с собой взять она забыла, впотьмах трудно было разобрать, какой кусок лучше. Она несколько раз поднималась-наверх и разглядывала мясо при дневном свете. Отобрав самую лучшую мякоть, Лиза пошла к вагончику.

Еще издали она услышала раздраженный голос Маннберга и ускорила шаги.

«На кого же это опять кричит он? — подумала Лиза. — Кто зашел без меня в вагончик? Вот достанется мне!»

С бьющимся сердцем она поднялась по ступенькам. Дверь в кабинет Маннберга была открыта. Он сидел в кресле, вполоборота к столу, а перед ним стояли те самые рабочие, которых видела Лиза, спускаясь в погребок, и среди них — Вася. Ближе к Маннбергу стоял Кондрат.

Третьего рабочего Лиза не знала.

Это что, — спрашивал Маннберг, — депутация?

Нет, господин инженер, — говорил Кондрат, оправляя рубаху вокруг пояса, — какая же… Просто послали нас люди к вам поговорить.

Ступайте отсюда! Мне не о чем разговаривать с вами!

А у нас к вам есть разговор, — сказал Василий.

Зачем же вы человека избили? — спросил Кондрат.

Он к вам е открытой душой, с горем своим пришел, думал — поможете, — добавил третий рабочий.

А вы-то… вам что здесь нужно? — задыхаясь, выговорил Маннберг.

Он не знал, как ему лучше поступить: накричать и выгнать вон этих рабочих, этих заступников, или говорить спокойно, подавить подчеркнутым к ним безразличием? Накричишь — озлобишь. Не будешь кричать — скоро не отвяжутся.

Так вот. Мы и пришли сказать вам, господии инженер, — ответил Кондрат, — что человека вы напрасно избили. К тому же больной он. И денег бы дать ему надо. У человека несчастье.

А вы соберите между собой и дайте, — сдерживая кипевшее в нем раздражение, посоветовал Маннберг. — Не мешайте мне. И ступайте отсюда. Работайте.

Не работается, господин инженер, — сказал Кондрат, — когда подумаешь, как вы с человеком обошлись.

Так вы что, работать бросили, забастовку устроили? — криво усмехнулся Маннберг.

Нет, какая же втроем забастовка? — словно вскользь бросил Вася.

Пришли поговорить. Избили вы человека зря, — закончил Кондрат.

Идите работайте, — Маннберг поднялся, заложил руки за спину, — и не суйтесь не в свое дело.

Это наше дело, господин инженер, — твердо сказал Кондрат. — А как же? Сегодня вы одного рабочего избили, завтра так с другими расправитесь. Мы же люди.

Защитники нашлись! Я без вас знаю, что делать. Ступайте отсюда, ступайте.

Пошли, ребята, — переглянувшись со своими това-

рищами, почти весело, как показалось Лизе, сказал Васи-

лий. — Потом все вместе придем.

Угроза? — презрительно спросил Маннберг.

Да ведь как же, господин инженер, — рассудительно ответил Кондрат, — надо человека из беды вызволить. Все от вас зависит. А мы, выходит, говорить не умеем. Может, другой кто лучше скажет. А грозиться нам где же! Мы так, по-хорошему пришли поговорить. Только нам сейчас не до работы.

Маннберг медленно сделал круг по кабинету. Мелькали мысли… Да, это, разумеется, не забастовка. Не было на участке у него забастовок, да и вообще в Сибири их не было. Но… перейди он какую-то грань — и кто поручится, что действительно дело не пойдет к забастовке. Сейчас, конечно, на это не похоже. Пришли трое… Но могут прийти пять, десять… тридцать человек! Это еще не забастовка. Пошумят — разойдутся… Сговориться всем рабочим не так-то легко. Бояться пока нечего… Но… вся эта история останется у них в памяти на будущее, если теперь отказать, выгнать их вон. Удовлетворить их просьбу? Рабочие успокоятся. Но это значит — признать свою неправоту, показать себя слабым. И это тоже у них останется в памяти. Что же выгоднее сделать сейчас?

Он остановился перед рабочими. Черт! Песку с них сколько на пол насыпалось… Паршивка Елизавета, в вагончик пропустила…