Сергей Сартаков - Гольцы

Все стали усаживаться вокруг него.

Рабочие кружки возникают повсюду, — говорил Буткин, угловато дергая плечами. — Они теперь существуют почти везде, где есть рабочие. В России больше, в Сибири меньше, но они возникают стихийно, и сами по себе. Следовательно, могут возникать, а могут и не возникать. Надо убыстрять их возникновение, влиять на это.

Кому? — задумчиво спросил Тарас Григорьевич. — Кому влиять?

Нам с вами, — ответил Буткин. — Всем, кому дорога защита интересов рабочих. Я думаю, не надо объяснять, что кружки способствуют этому. Наша задача — не только читать нелегальную литературу.

Да, это верно, — сказал Игнатов, приглаживая волосы. — Берно вы говорите. Только ведь, если мы станем влиять на другие кружки, мы сами-то будем тогда… вроде центра, что ли?

До некоторой степени, — подтвердил Буткин. — И это хорошо. Такие центры — я бы сказал: сильные группы — будут возникать и еще, по всем городам.

Ну, а потом-то как же? — словно шар вертя, пошевелил растопыренными пальцами Тарас Григорьевич. — Будут, как вы говорите, такие группы, много групп. Как же потом все это?

Не надо заглядывать в двадцатый век, Тарас Григорьевич, — засмеялся Буткин. — Наступит двадцатый век, тогда напечатают и свои календари.

Да ведь до двадцатого века всего два года прожить, — возразил Тарас Григорьевич, — выходит, пора уже календари печатать.

Хорошо, печатайте, — с легкой досадой сказал Буткин, — а я не берусь.

Будут такие группы по всей России — ударить сразу! — напористо выкрикнул Юра.

— Куда? Кого? Чем? — отрывисто спросил Буткин. И все засмеялись.

Ладно, объясняйте сами, Семен Аристархович, — попросил Игнатов, когда смех прекратился.

Далеко вперед заглядывать невозможно. Жизнь сама подскажет потом. Бесспорно, что теперь иметь такие сильные группы, которые будут влиять на слабые кружки, хорошо. Кто и что может возразить против этого?

Никто не возразил Буткину. А всегда молчаливый Андрей решительно поддержал:

Правильно! Сильный должен помогать слабому.

Если мы приходим к общему мнению, что мысль моя Берна, — продолжал Буткин, — следует претворять ее в жизнь. Практически я предлагаю каждому из нас со всей осмотрительностью завязать связи с другими кружками или — что лучше — помочь возникновению новых кружков.

Мы с Юрой это сделаем в университете, — поднялся

Стась.

Помозгую, — сказал Тарас Григорьевич.

У нас на пристани… тоже… — начал и по обыкновению не договорил Андрей, только утвердительно кивнул головой.

Мне часто приходится ездить по линии, — сказал Буткин, вставая и взглядывая на карманные часы. — Пора расходиться. Я останавливаюсь в Иланской, в Канске, в Тайшете. Везде, среди железнодорожных рабочих, среди интеллигенции, я буду пытаться создавать кружки, влиять на них, поддерживать связи во время своих приездов. У меня есть уже некоторые знакомства.

Осторожнее надо, Семен Аристархович, — посоветовал Игнатов.

Я осторожен, — успокоил Игнатова Буткин, — и доверяюсь только вполне надежным людям.

В Иланскую я дам вам адрес, — сказал Стась, — там живет моя сестра. Она замужем за старшим телеграфистом Нечаевым. Оба надежные люди. Ручаюсь за них головой.

Хорошо, — сказал Буткин, — это кстати. — И еще раз посмотрел на часы. — Недавно мой участок продолжили до Шиверска, и я, возможно, поеду туда. Там должен быть Лебедев, но как с ним встретиться, я еще не знаю. Может ли кто-нибудь дать мне надежный адрес на случай, если я не найду Лебедева?

Анюта все время сидела молча, она чувствовала себя до того усталой, что не только вмешиваться в разговор, но даже и внимательно слушать ей было трудно. И только когда Буткин заговорил о Шиверске, Анюта встрепенулась. Вот как? Семен Аристархович поедет туда… Привет бы с ним передать… Но Буткин заговорил о Лебедеве, и Анюта вся так и насторожилась. Он не знает, как встретиться с Михаилом Ивановичем. В Шиверске не имеет надежного адреса… Он спрашивает адрес…

Мысль у Анюты заработала быстро. Должна ли она сказать? Имеет ли право? Когда она уезжала в Томск из Петербурга, Михаил Иванович дал ей адрес Игнатова; в разговоре он назвал тогда имя Буткина, сказал, что Буткин его давний знакомый, хотя они давно не встречались, и что о нем он знает теперь только из переписки с Игнатовым. Буткин знает, что Михаил Иванович в Шиверске. Значит, ему написал или сам Лебедев, или рассказал Игнатов. Тогда почему он не знает, как найти Лебедева? И почему молчит Игнатов? Должна ли она тоже молчать?

Лебедев последний раз мне писал из Петербурга, — сказал Игнатов. — Да, он должен быть на постройке дороги. Но где и под какой фамилией, я не знаю.

Буткин пожал плечами.

Очевидно, "Лебедева мне будет трудно отыскать. Кто из вас сможет дать мне адрес надежного человека в Шиверске?

Да вот она же из самого Шиверска! — закричал Юра, показывая на Анюту. — И не так давно, каких-то два года. Конечно, у нее там сохранились знакомые…

Превосходно! — сказал Буткин и наклонился к Анюте. — Что вам подсказывает память, Анна Макаровна?

В сырой низине, сплошь заросшей медвяно пахнущим белоголовником, на Порфирия тучей налетела мошка. Она, как ледяная крупа в зимнюю вьюгу, вихрилась вокруг него, больно секла лицо, слепила глаза, забивалась в нос, в уши, заползала в рукава рубахи и жалила, жалила зло, неуемно. Порфирий наломал хрупких стеблей белоголов-ника, стал обмахиваться. Его, словно снежком, осыпали круглые белые лепестки, мелкие веточки, обламываясь, падали за воротник и кололи разгоряченную шею. А мошка становилась все гуще и гуще, злее и назойливей. Порфирий не выдержал и упал на траву вниз лицом — отдышаться. Вот, проклятая, навалилась! И до зимовья дойти не дала… Он искоса глянул на руки: все в крови, искусала мошка. Порфирий зло усмехнулся. Кровь! Всем надо сосать кровь человеческую: и этой чуть заметной мошке, от которой в бессильной ярости будешь кричать, грызть зубами землю — и все же ее не победишь, не одолеешь; и тем людишкам в Тайшете, и в Шиверске, и, наверно, везде, которые тоже, как мошка, жалят, грызут, грызут без пощады и с которыми справиться тоже никак невозможно. Он приподнялся, встал на колени и погрозил кулаком туда, откуда пришел.

Он шел из Тайшета…

Недели за две до этого, бродя с ружьем по верховьям Джуглыма, Порфирий присел отдохнуть у небольшого ручья, бурлившего среди камней в узкой расселине. Он долго сидел, блаженно вытянув ноги, натруженные долгой ходьбой. Время от времени он черпал пригоршней воду и пил, наслаждаясь ее бодрящим холодком.

Но у берега было мелко, Порфирий каждйй раз ладонью задевал дно — поднималась легкая муть, и соринки вместе с водой попадали в пригоршню. Он решил выкопать ямку. Стал черпать хрустящий под пальцами крупный песок и выбрасывать его на берег.