Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя

Ну, милочок. — вполголоса сказал Баранов, — а ты-то сам много сопротивлялся? Ежели судить по результатам… Давай лучше, какой линии теперь нам всем нужно держаться?

Линии, господа, следует держаться единственной, — ответил Киреев так значительно, громко и официально, словно Баранов сидел не рядом с ним, — не давать революции разрастаться.

Устами младенцев господь глаголет истину, — весело пробормотал сидевший рядом с Василевым Маннберг. Ему было решительно все равно. Оп переживал сладостное настроение. Из министерства путей сообщения пришла депеша: сдать мастерские Игнатию Павловичу. И вторая депеша — от Лонк де Лоббеля: заграничный паспорт скоро будет готов, и вместе с паспортом будет выслана и еще некоторая сумма на дорогу. «На приятную дорогу до Нью-Йорка». Золотой человек Лонк де Лоб-бель! К черту, к черту все эти русские революции! II взяться скорее за выгодное дело под звездно-полосатым флагом.

На дверях моей паровой мельницы висит такое же объявление, как, очевидно, и повсюду, — сказал Василев, вставая. — Выборной комиссией установлен восьмичасовой рабочий день. Что я должен предпринять, дабы не допустить этого?

Объявление сорвать. — невозмутимо ответил Киреев.

А рабочие будут работать все-таки только восемь часов.

Заставить!

Как?

У Киреева побагровели уши.

Уволить, кто не захочет работать на ваших условиях! — выкрикнул он.

Там написано, что увольнять рабочих без согласия комиссии я тоже не могу!

Платите им меньше, — рубил Киреев, теперь уже весь красный.

Они снова забастуют!

Прогнать! Не уволить, а прогнать их вовсе с мельницы!

Не уйдут.

Это был уже не разговор. Они просто кричали друг на друга.

Так я, что ли, Иван Максимович, должен теперь управлять вашей так называемой мельницей?

Вы должны охранить меня от насилия! Это ваша обязанность!

А как? — теперь этот вопрос задал уже Киреев.

Я не знаю. Как угодно. Силой оружия!

У меня его недостаточно… — И пыл у Киреева стал гаснуть. Он почувствовал, что круг спора замыкается.

Но как же силой оружия? — заговорил Игнатий Павлович. — Министр путей сообщения господин Хилков сегодня разослал но линии телеграммы. Он обещает не увольнять ни одного забастовщика, только бы люди приступили к работе…

А вы и рады! — врезался Киреев. — Вы, так сказать, либерал! Я помню: вы брали на работу Коронотову вопреки моим указаниям. Вы…

…министр обещает оплатить все дни забастовки. Обещает позаботиться об улучшении условий жизни рабочих. К тому же и сам высочайший манифест провозглашает определенные свободы…

Но не свободу захватов! — повернулся к Игнатию Павловичу Василев.

…и неприкосновенность личности — уж в любом случае. Как сочетать это с применением силы оружия?

Маннберга одолевало желание ввернуть острое словцо.

Грозить оружием издали… — проговорил он, ни к кому не обращаясь.

Есть оружие, милочок, которое не противоречит манифесту, — вмешался в перепалку Баранов. — У Луки. У Федорова. Он постов государственных не занимает, а в бога верует и царя почитает. Любить царя — это манифестом у него не отнято.

Ура государю нашему! — крикнул Федоров.

Получилось как-то так, что каждый вступавший в разговор вставал и не садился. Каждому хотелось продолжить, развить начатую им мысль, но его перебивали. И вот едва не половина собравшихся стояла на ногах и вперекрест вела свои споры друг с другом.

Оружие Луки Хапламппевича пригодно только ломать ноги случайным прохожим, — с едким сарказмом ввернул полицмейстер Сухов. — Сколько жалоб теперь к нам в полицию поступает…

Пихай эти жалобы в печь! — загремел Баранов. — Когда лес рубят — щепки всегда летят. О чем жалеешь? Кому ты служишь? А пользы отечеству от «русских людей» нашего Луки все же больше, чем вреда.

Да какая же польза, Роман Захарович, если даже рабочих из мастерских они не сумели выкурить?

Прыткий ты! — завертелся возле своего стула Федоров. — А к ним, к бунтовщикам, два полка солдат с ружьями и с пушками подошли. Займи попробуй!

Два полка! С пушками! — издеваясь над искренней уверенностью Федорова, срезал его Сухов. — Полного взвода и то не было.

А все равно, — утирая пот с лица, защищался Федоров. — Противу солдат солдатам и воевать нужно. Я не Суворов, чтобы крепость Измаил брать.

В дальнем углу кабинета барственно хихикнул Ошаров. Он приехал из Красноярска за своей семьей и чувствовал теперь себя среди шиверцев могущественным, как Гулливер среди лилипутов.

Павлу Георгиевичу принадлежит в городе высшая военная власть, как он сам определил это, — проговорил Ошаров с оттенком презрения в голосе. — Думает ли Павел Георгиевич возможное революционное восстание рабочих встретить здесь с наличными силами?

Насчет восстания — не пугай, — сказал Баранов.

О нем во всех листовках пишут. Какие у вас гарантии? — еще более занозисто заявил Ошаров. — Восстаний может не быть только там, где много штыков и сабель. Я спрашиваю Павла Георгиевича: думает ли он любые события встретить с наличными силами? И особенно после того, как рядом с рабочими видел уже солдат.

Солдаты рядом с рабочими — это, так сказать, случайность, — трясясь от злости, выкрикнул Киреев, — а вы… вы нарушили субординацию и донесли войсковому атаману через мою голову о своих победах. Присвоили себе все. И добились перевода в Красноярск, оголив так называемую защиту Шиверска…

Не намерен с вами пререкаться, Павел Георгиевич, — невозмутимо отозвался Ошаров, — тем более что в том деле вы сами официально и письменно поручили командовать мне. Остальное — воля и внимание высшего начальства. А я говорил, говорю и буду говорить ото всей почтенной публики: как вы готовы здесь бороться с революционерами после того, что на ваших глазах солдаты помогали рабочим? Как вы готовы встретить любые события?

Киреева передернуло. Вот гусь! Еще и говорит от имени публики. Но дальше в лес — больше дров. И, сглотнув свою злость, он ответил деланно небрежно:

Если произойдут так называемые любые события, в армии хватит еще дисциплины, чтобы заставить солдат стрелять туда, куда надо.

— А солдат у вас как раз и нет, — уколол Ошаров.

Падает, милочок, и в армии дисциплина, — потирая затылок, скучно проговорил Баранов.

Не настолько, чтобы вовсе выйти из повиновения. Всегда, так сказать, найдется достаточное количество преданных престолу войск. История показывает…

И слава тебе, господи! — перекрестился Федоров. — А чего же мы одни, без солдат, сделаем?

Я прошу Павла Георгиевича ответить мне яснее, — с упрямой настойчивостью твердил Ошаров.

Оставь его, — заступился Баранов. — Чего он тебе скажет? Ни жандармов, ни полиции добавлено нам не будет, нету на это денег в казне совершенно. А казачьи части в крупные города стягивают. Ты и сам рапортом своим свинью нам подложил. Так помалкивай.