Владимир Рублев - Семья

И Борис Владимирович начал пространно рассказывать об опыте других школ в этом вопросе, о важности этого вопроса (он так и выражался — «вопроса») в весенние дни, когда на улицах грязь.

— Это он за тебя заступился, Галинка, — шепнула Оля, наклоняясь к Галине, хмуро сдвинувшей брови.

— Я понимаю... — рассеянно ответила Галина. Поступок Бориса Владимировича был, бесспорно, благороден, она даже позавидовала на миг той прямоте и смелости, с которой он рискнул перебить Глафиру Петровну. Галина вздохнула и украдкой бросила взгляд на Бурнакова. Она относилась раньше к нему несколько предубежденно, чувствуя, что за его внимательным взглядом кроется что-то этакое приценивающееся, липкое, прилипающее ко всей фигуре. Но сейчас решительность его ей понравилась.

Когда стали одеваться, собираясь домой, Борис Владимирович тихо шепнул ей:

— Не расстраивайтесь. Я еще с ней поговорю.

Галина смущенно отвернулась, натягивая пальто, и он ушел в кабинет Глафиры Петровны. Та сидела за столом мрачная, сердитая.

— Что же вы, батенька мой, подводите меня? — резко бросила она, едва Борис Владимирович появился. — Вы же сами сообщили мне об этом уроке, расписали его, что называется, а теперь — из воды сухим?

— Глафира Петровна, я же вас несколько иначе информировал, — с покорным видом присел он у стола. — Был шумок, конечно, я не отрицаю, но вы резковато это все преподнесли.

— Э-э, батенька мой, — Глафира Петровна махнула рукой. — Вас надо сразу, видно, на слове ловить... Авторитет перед Галиной Васильевной зарабатываете?

Борис Владимирович сухо улыбнулся:

— Зачем? Вы же знаете, что это не так... — а сам подумал: «Поняла-таки, старая сова, к чему я стремлюсь. Ничего от нее не скроешь. Надо поосторожней с нею держаться».

— Ну, уж мне-то не говорите, — вяло усмехнулась Глафира Петровна и, не обращая больше на него внимания, зашелестела бумагами, снова что-то разыскивая.

Борис Владимирович, посидев из вежливости еще немного, молча поднялся, бесшумно прошел к окну и с озабоченным видом стал смотреть на улицу, временами тихо вздыхая.

Глафира Петровна, наконец, оглянулась.

— Ну-ну, ладно, Борис Владимирович, — уже миролюбиво произнесла она. — Из-за таких пустяков, батенька мой, нервы трепать не стоит. Не завтра, так через недельку все забудется.

Борис Владимирович пожал плечами, но промолчал.

— Будет, будет вам, — продолжала Глафира Петровна. Она знала, что не уйдет он, пока не почувствует себя невиновным. Такой уж щепетильный этот красивый повеса. — Я не расстраиваюсь, спокойна, а вы-то чего переживаете? Идите, идите, батенька мой. Сама я, видно, лишнего наговорила.

«Теперь и действительно можно идти, — решил Борис Владимирович. — Эта старая развалина приняла мою вину за свою. Все идет удачно. Молодец, Боря. Еще несколько таких ходов — и...»

Борис Владимирович опасливо взглянул на директора: еще, чего доброго, поймет его мысли.

— Ну, так я домой, Глафира Петровна, — шагнул он к двери.

— Да, да... Отдыхайте...

Бурнаков оделся и вышел на улицу. Школа стояла на окраине города, он жил на одной из центральных улиц: идти было далеко, и Борис Владимирович, держась обочины разъезженной дороги, — там цела была прошлогодняя трава — зашагал к дому, самодовольно посмеиваясь над доверчивой Глафирой Петровной. Но уже вскоре в сознании всплыл образ Галины, и Бурнаков нервно облизнул губы. Орешек оказалось не так просто разгрызть, как он думал осенью. Она, вероятно, сразу почувствовала его влечение к ней, хотя он и действовал очень тонко: всего лишь два-три раза пробовал навязаться компаньоном в кино. Все чаще за последнее время, улавливая насмешливый огонек в ее глазах, Борис Владимирович начал ощущать в себе желание видеть ее жалкой, беспомощной, послушной одному его взгляду, такой, какими знавал он не одну женщину за свои тридцать четыре холостяцких года. Сегодня он сделал первый, строго продуманный шаг, и этот шаг оказался, как он чувствовал, удачным.

«Доверие, прежде всего доверие, — все больше возбуждаясь от собственных планов, думал Борис Владимирович. — А там... Там птичка окажется в клетке... М-да-с...»

Василько Калачев критически оглядел Ефима с ног до головы и. деловито осведомился:

— В шахте бывал?

Ефим нехотя посмотрел на молодого бригадира сверху вниз:

— Бывал, давно. Около года работал. Таким же мальцом, как ты.

— Мне, к твоему сведению, уже двадцатый год, — оскорбленно сжал губы Василько. — Посмотрим, как ты внизу заговоришь. Айда получать самоспасатели.

Горлянкин удивленно посмотрел на бригадира:

— Чего, чего?

— Самоспасатели, чего... — буркнул Василько. Этот новый парень, назначенный учеником в его бригаду, явно ему не нравился. Вымахал с версту, а ума, как в том вон кусту. — А еще, говоришь, в шахте работал... Если хочешь знать, без самоспасателя тебя и в шахту не пустят.

Пошли за самоспасателями. Василько то и дело останавливался с какими-то людьми, пересмеивался, спорил,, дружески подзадоривал кого-нибудь, и Ефим, вынужденный останавливаться, усмехнулся: «Шустрый парнишка. Как отделенный командир, насядет — спуску не даст, пока не сделаешь, что надо».

Получив красную гофрированную сумку самоспасателя, Ефим подумал, что таскаться с нею по шахте не так уж удобно, и протянул самоспасатель Калачеву.

— На кой он мне нужен?

— Да ты что, с утра на пробку наскочил, что ли? — изумился Василько. — Сказал я, что без самоспасателя тебя в шахту не пустят, ясно? За тебя, извини за выражение... — Калачев хотел сказать «дурака», но передумал, добавив, окидывая взглядом Ефима: — этакого вот... отвечают десятки человек. За твою жизнь, надо понимать. И я, и горный мастер, и начальник шахты, и — если хочешь, — правительство. Это тебе не в какой-нибудь Бразилии или Франции.

Ефим усмехнулся: вот дотошный, сейчас политинформацию о мировых проблемах начнет еще читать, и забрал самоспасатель.

— Знаем мы это, не маленькие. Чай, не в Африке живем.

— В том-то и дело, что не в Африке. Там бы тебя сунули в шахту, как в дыру, да еще бы покрикивали: «Давай, давай, поворачивайся!»

Переодевшись в шахтерскую новенькую зеленую куртку и штаны, Ефим вышел в коридор бытового комбината, ожидая Калачева и еще незнакомую ему бригаду. Мимо проходили в рабочей одежде горняки на смену; те, что помылись в бане, почти все, как заметил Ефим, входили в дверь, над которой крупно от руки было написано: «Фотарий».

«Парикмахерская, что ли, какая новая?» — подумал Ефим, а когда подошел Калачев, не вытерпел:

— Что это? — кивнул он на дверь с загадочной надписью.

— Где? Это? — Калачев внимательно посмотрел на него и покачал головой. — Ты и взаправду, как из Африки приехал. Фотарий — это, где облучают горным солнцем. Лучи такие кварцевые. Очень полезно на человека действуют. Микробов убивают эти лучи и вообще... здоровье, одним словом, сохраняют. Вот и мы сегодня, как из шахты — в баню, а потом — туда всей бригадой. Медицина, брат, для нас старается... Бесплатно, удобно и выгодно. Ясно? Ну, айда, а то ребята ждут нас у подъема. По дороге расскажу тебе, как пользоваться самоспасателем.