Владимир Рублев - Семья

Галина встала: заплакал ребенок. Присев на стул, она дала маленькому Мише грудь, а сама повернулась к Тамаре.

— Не знаю, как ты, Тамара, — сказала она, — но я и не подумала о том, что женщина должна быть маленькой богиней. Просто мне и в голову это не приходило... И однако я сейчас счастлива и довольна своей жизнью. Ты спрашиваешь меня, приятно ли мне быть матерью? Извини меня, но для того, чтобы понять это, надо самой быть матерью... А уж, если разговор пошел откровенный, отвечу, что я думаю о замужестве по расчету, или, как ты говорила, о супружестве с человеком, имеющим положение в обществе. Страшная жизнь у такой женщины... Обеспеченная, но очень трудная. Что может быть тяжелее, чем жизнь с нелюбимым человеком, пусть и без забот. Кое-кому такая жизнь нравится. — Галина с усмешкой посмотрела на Тамару, и та поняла, что это относится к ней. Но что она могла ответить? Она лишь молча отвела взгляд.

А Галина снова заговорила:

— Конечно, трудно свою семейную жизнь устроить так, как мечталось... От пеленок и горшков, пожалуй, не уйдешь. Но разве это главное? Едва ли... Любишь человека — и пеленок замечать не будешь, а если еще и он тебя любит — вот тогда у вас крепкая семья и получится.

— Кто его знает... — задумчиво ответила Тамара, но голос ее звучал не совсем уверенно. — Это, пожалуй, красивая утопия, — тихо сказала она, но было видно: что-то из разговора задело Тамару за живое.

Тут она вспомнила о цели своего прихода.

— Галинка, знаешь что... Я хочу у вас жить.

— Жить у нас?

— Ну да, жить... Видишь ли...

— Подожди, подожди... О, я понимаю тебя... Ты, вероятно, не одна будешь жить?

— Ой, Галинка, какой ты молодец! Я не знала, как сказать тебе это, а ты меня предупредила... Значит, можно?

— Посиди здесь, я сейчас...

И она, держа на руках Мишу, ушла за ширму.

— Согласие получено, — хмуро сказала, возвратившись, Галина. — Можете жить с нами, места хватит.

Тамара вскочила и радостно бросилась к Галине, намереваясь поцеловать ее, но та смущенно уклонилась:

— Не забывай, что нас двое, — указала она глазами на сына.

— Вылитый отец, — наклонилась над ним Тамара и вдруг быстро выпрямилась и широко раскрытыми глазами посмотрела на Галину.

— Ой, ой... Я же забыла рассказать что-то о Валентине, — голос ее снизился до шепота. — Ты знаешь, он тут познакомился... хотя, нет, я тебе все по порядку завтра расскажу. И эту Зиночку Горлянкину покажу, когда она пойдет мимо.

Сердце Галины кольнуло от недоброго предчувствия.

После ухода Аркадия Тачинский долго сидел в задумчивости за столом. В голове теснилось множество мыслей: о Тамаре, о Зыкине, о Шалине и Клубенцове, он с завистью подумал, как быстро и плотно вошли они в горняцкую массу. А ему каждый день приносил лишь неприятности.

На улице послышались звонкие голоса молодежи, неторопливая, басовитая речь пожилых горняков. Это мимо дома шли с работы горняки третьей смены. Тачинский встрепенулся, торопливо оделся, выключил свет и вышел из дома. Сегодня было его дежурство на шахте.

Сразу же у ворот на него набросился сырой и холодный ветер, сильными порывами ветер распахнул полы пальто, Тачинский поежился и, поплотней укутавшись шарфом, зло поглядел в темноту, в ту сторону, где еще слышались людские голоса: даже то, что люди не боялись сырого ветра и громко разговаривали и смеялись, почему-то раздражало его... Как просто они, эти люди относятся ко всему!

Марк Александрович пришел на шахту, когда смена уже приступила к работе. Взяв у табельщицы сведения о выходе рабочих, главный инженер прошел к себе в кабинет. Через полчаса в кабинете то и дело стали раздаваться телефонные звонки: звонили с пятого горизонта, просили дать указание начальнику внутришахтного транспорта увеличить количество порожняка, потом с «Западной» лавы, вслед за этим — Комлев... И всех беспокоила мысль о порожняке. «Что они всполошились? — лениво подумал он. — Хотя... Ну, ну, все ясно... Октябрьский праздник на носу... Придется позвонить транспортникам, а то еще припишут что-нибудь политическое...»

Главный инженер вызвал к телефону Коротовского, дал ему указание не задерживать вагонетки на опрокидках, побыстрей разворачиваться у забоев, ввести, если нужно, в действие резервные вагончики, неделю назад спущенные в шахту по указанию Клубенцова... Занятый этими делами, Тачинский не замечал, как идет время. Но вот в кабинете стало тихо, наступила неожиданная пауза, и главный инженер поймал себя на мысли, что ему хочется уйти отсюда. В конечном счете, он здесь лишний... Он решает сейчас десятки мелких вопросов, не имеющих большой практической ценности, а главное, основное решается помимо него. А он всю жизнь стремился быть на виду. И до сих пор это ему удавалось. Но теперь... Теперь ему приходится делать то, что пожелает Клубенцов.

А внизу, в забоях, в это время полным ходом кипела работа... Мощные врубовки и комбайны вгрызались в угольные пласты, наполняя грохотом забои; стремительно пробегали по узким рельсам подземные поезда, везя «черное золото» к опрокиду, и люди в потемневших от угольной пыли зеленых спецовках ни на минуту не замедляли ритма. Сегодня они по-особенному дорожили каждой минутой: они начали предоктябрьскую вахту. Труднее всех сейчас, пожалуй, приходится горнякам циклующегося участка и их начальнику Геннадию Комлеву.

Геннадий после занятий в партшколе лишь полтора-два часа пробыл дома. Он не мог быть спокойным: снова участку предстояла трудная работа. Обязательства к Октябрьским торжествам взяли высокие, а тут, как на грех, поломался комбайн. Много, ох, и много беспокойных ночей принесло это Комлеву и машинисту.

Около комбайна Геннадий застал машиниста Николая Сотникова.

— Опять? — спросил быстро Комлев, здороваясь.

— Не пойму, в чем дело, — распрямившись на минуту, сердито ответил потный Сотников. — Все, вроде бы, делал по инструкции Петра Григорьевича. Бары начало зажимать, я сделал холостой ход, потом подал машину вперед — зубки полетели... Сменил их, подался на полметра, опять та же история... И уголь-то не особенно крепкий...

— Может быть, позвать механика? Простоим мы, а сегодня же день какой, — предложил Геннадий.

— Попробую еще сам... — мрачно ответил Сотников.

Но механика все-таки пришлось вызвать... Провозившись в машине около часу, он сердито сказал:

— Сам черт здесь не разберется...

Поймав на себе насмешливый взгляд Комлева, снова подошедшего к комбайну, механик рассердился и заявил:

— На поверхности надо разобраться с этой машиной.

Затем поступило распоряжение Тачинского выдать машину на-гора, а Сотникову, чтобы не пропадало время, работать вместе с Санькой Окуневым.