Владимир Рублев - Семья

А когда Зотов, не торопясь, свернул карты в трубочку и вышел, Клубенцов нажал кнопку электрического звонка. Вошла секретарь.

— Вызовите, пожалуйста, шофера. Скажите, что поедем в Шахтинск.

— Надолго? — спросил Шалин, предчувствуя, что разговор о Тачинском не состоится.

— К ночи приеду. Управляющий трестом вызывает на совещание...

— Это хорошо, — обрадовался Шалин. — Решите же вы там, наконец, этот вопрос с Тачинским... Кстати, дело об обвале где сейчас находится?

— В тресте. Корниенко руками на меня замахал, когда я принес ему выводы комиссии, что Тачинский виновен в обвале и должен понести наказание.

— Корниенко? — усмехнулся Шалин.

— Да, Корниенко... — подтвердил, закуривая, Клубенцов. — Представь себе, он и слушать не хочет, чтобы кто-то из руководителей нес ответственность за обвалы. Предлагает покончить дело Тачинского здесь же, на шахте, «не выметая сора из избы».

— Мое мнение совсем обратное... Я сейчас говорил с Тачинским, и создается впечатление, что наш главный инженер не так прост и прямодушен, как показалось мне сначала. Думаю, что неплохо поставить перед ним вопрос прямо: или работать, как требует настоящий момент, или вообще не мешать нам...

— Ладно, я :подумаю, — как-то сразу подхватил Клубенцов, и парторг понял, что Иван Павлович уже размышлял об этом.

— Теперь сугубо личный вопрос, Иван Павлович... — Семен Платонович улыбнулся: — Когда вы начнете отдыхать по-настоящему?

— Это что — по партийной линии или по личной? — рассмеялся Клубенцов.

— По всем линиям.

Оба посмотрели друг другу в глаза и враз отвернулись, словно устыдившись чересчур откровенной теплоты взглядов.

— Ну, об этом сейчас не время думать... — грубовато сказал Клубенцов, начав неизвестно зачем перебирать на столе листки.

— Сейчас самое время об этом и подумать, — ответил Шалин тоном, по которому начальник шахты догадался, что парторг вкладывает в свои слова серьезный смысл и так просто не отступится. Это задело Клубенцова, который не любил, чтобы за него решали его дела и заботы.

— Давай-ка, Семен Платонович, решим все наши другие дела, когда будет посвободнее, — наморщив лоб, сказал он и встал. — Мне сейчас в Шахтинск ехать.

— Хорошо, — тоже вставая, сказал Шалин, почувствовав нотки отчужденности в голосе начальника шахты.

В шахтерском клубе шли занятия драматического кружка. До болезни Аркадий частенько бывал здесь, в клубе, на занятиях драматической группы. Он не без успеха выступал перед шахтерами. Алексей Иванович Каренин, руководитель драмкружка, сказал как-то ему:

— А вам бы стоило серьезно заняться работой над собой... Хорошие у вас данные.

Аркадий смущенно отмахнулся от похвалы, но втайне решил уделять драмкружку еще больше времени.

Болезнь прервала занятия. Сегодня Аркадий с трепетом подходил к клубу, окна которого были ярко освещены. Как всегда перед началом занятий, в фойе танцевала почти вся молодежь поселка.

Разве отнимешь, у молодежи, особенно у девчат, эту настойчивую способность искать и находить любую причину для того, чтобы пронестись в паре по залу, возбужденно дыша от быстроты движений и беззаботного счастья?

— Аркадий!

Это Тамара. Она окликнула его в тот момент, когда он уже брался за дверную ручку.

— Ух! Устала тебя догонять! — порывисто дыша и смеясь, подбежала она к нему. — Ты в клуб? А зачем? Почему не пришел встречать меня? Ну, ладно, ладно... Я не сержусь.

Он хотел сказать, что видел ее с Горлянкиным и потому не подошел, но неожиданно решил, что ничего этого говорить не нужно.

Она воровато огляделась, затем быстро притянула его к себе и поцеловала в щеку.

— Не надо, — хмуро отстранился Аркадий.

В сумерках он видел ее улыбающееся лицо, и ему почему-то стало грустно. Не от души она все делает. И этот поцелуй, и те, что были при их прежних встречах, — все это не от чистого сердца. Как будто Тамара играла роль в пьесе, по которой нужно было поцеловать его.

— Что с тобой?

Тамара взяла его руку в свою и тревожно, ищуще заглянула в глаза. Затем отвернулась.

— Ну что ж... прости... — тихо сказала она.

— Не то, все это не то, Тамара, — раздраженно заговорил вдруг Аркадий и, сильно взяв ее за плечи, повернул к себе. — Нет в тебе любви ко мне. Прежней, чистой, хорошей... Ушла она... А я не могу играть в чувства, я хочу одного, чтобы ты любила меня всем сердцем, чтобы я чувствовал твою любовь. Не могу я так, понимаешь, не могу!

Тамара освободилась из его рук, повернулась и медленно пошла от клуба. Не пройдя и пяти метров, она обернулась.

— Пусть будет по-твоему, — еле слышно сказала она, — я знаю, что не заслуживаю твоего уважения, знаю, что ты изменил свое отношение ко мне после... болезни, но что поделаешь? Насильно мил не будешь. Прощай...

И пошла в холодную вечернюю темень. Вот уже и шагов ее не стало слышно... Аркадий рванулся было за ней, но потом махнул рукой. Пусть будет так. Может, все это к лучшему... Но на сердце оживала тяжелая обида на себя, на нее, на всю свою неудачную жизнь. Кто мог ответить ему: где его счастье, куда повернут тропы их жизней? А как хотелось, чтобы они слились в одну дорогу, как хотелось настоящего счастья, о котором хорошо и волнующе пишут в книгах, но которое ускользает от него. Смутная, нервная, беспокойная жизнь шла у него сейчас. И все это от Тамары.

Аркадий направился в клуб.

— Живем вместе, а видимся в клубе, — сказал Геннадий, когда Зыкин разыскал его среди молодежи. — На работу скоро выходишь?

— Скоро... На комиссии уже был.

Аркадий сел рядом с Геннадием и окинул взглядом присутствующих.

— К празднику пьесу готовите? — спросил он. — Все роли уже, конечно, розданы.

— А ты будешь участвовать? — обрадовался Геннадий. — Я скажу Алексею Ивановичу, он часто вспоминает тебя.

— Не надо. Нет желания играть, — с усмешкой отвернулся Аркадий и вздрогнул: к ним через весь зал шла Ася.

— Она... тоже играет? — кивнул он на нее Генке.

— Она в хоровом занимается... Голос у нее, Аркашка, серебряный. Представь себе, многие ребята просто влюбились в Асю.

— А она... дружит с кем-нибудь?

— Ну, что ты, — Геннадий рассмеялся. — Она ни на кого и внимания не обращает.

— Здравствуй, Аркадий!

Ася несмело подала ему руку и села рядом. Белое, словно вымытое в молоке, лицо ее разрумянилось, а взгляд, устремленный на Аркадия, был так откровенно счастлив, что Геннадий подумал: «Ого! Да здесь что-то серьезное намечается. Когда же это они? Ну, дружище, сегодня дома задам тебе жару за то, что скрытничаешь».

— Геннадий, вас зачем-то Каренин спрашивает, — сказала Ася, обращаясь к нему, а глаза ее ясно говорили: «Никто тебя и не спрашивает, но ты нам мешаешь. Понял?»