Анатолий Рыбин - Трудная позиция

— Очень спокойно, — проворчал Вашенцев. — Больше некуда.

Для начала он походил с Крупениным по казарме, придирчиво осмотрел, как заправлены койки. Из некоторых тумбочек вытащил лишние вещи, листы бумаги с какими-то замысловатыми фигурами. Возмущенно вздохнул:

— Опять ребусы?

Он вспомнил: когда-то Крупенин уверял его, что шарады и ребусы — хлеб ракетчиков, просил далее включить их в план самостоятельных курсантских занятий. Лотом курсанты его батареи стали приходить с ребусами в учебные классы. И Вашенцеву пришлось срочно наводить порядок. А теперь вот ребусы в тумбочках...

— Ох, Крупенин, Крупенин, и когда вы повзрослеете?

Войдя в канцелярию, Вашенцев прямо в шапке уселся за стол и, заметив конверт, на котором было написано: «Варваре Сергеевне Красиковой», сказал:

— Это правильно. Только почему вы пишете его матери? Отцу же надо.

Крупенин объяснил, что сын сейчас очень сердит на отца, и потому лучше написать матери.

— Бросьте вы... сердит, — загорелся Вашенцев. — Вот и будете разбираться: этот сердит, а этот строг. Мило-весело. Отец есть отец. Он глава семьи, хозяин в доме. Ему и пишите.

— И все-таки я написал бы матери, товарищ майор, — сказал Крупенин.

— Опять вы свое, — возмутился Вашенцев. — Эх вы, шарады-ребусы!.. Я же сказал, пишите отцу и вызывайте его сюда. Пишите сегодня же.

— Хорошо, напишу отцу, — ответил Крупенин.

— И еще вот что... Увольнительных Красикову не давать. На каникулы оставить при батарее. Ясно?

— А может, лучше не оставлять? — спросил Крупенин.

— Никаких «может». — Вашенцев поднял руку и резко опустил ее на стол, как бы сказав этим, что приказ есть приказ.

И целых полдня после этого не мог он успокоиться. Куда бы ни пошел, что бы ни делал, в голове было одно: «Ишь ведь, взял волю. «Может, не писать», «может, не оставлять». Нет уж, товарищ Крупенин, будете делать так, как прикажу я. Хватит играть в ребусы».

Повеселел Вашенцев только во второй половине дня, когда встретил возле учебного корпуса Екатерину Дмитриевну и услышал ее приятный грудной голос:

— А-а-а, Олег Викторович! Стойте, стойте! Вы это что же не заходите? Забыли нас?

— Что вы, как можно, — прижав обе ладони к груди, начал оправдываться Вашенцев. — Просто некогда. Навалились дела, неприятности. А как Надя? Не бегает еще?

— Еле удерживаю, — заговорщицки улыбнулась Екатерина Дмитриевна, но тут же согнала улыбку, сказала серьезно, как бы по секрету: — А у нас новость, Олег Викторович. Надя музыку сочинила. И похоже, приличную.

— О, это интересно! — будто ничего не зная, удивленно воскликнул Вашенцев. — Придется послушать.

— Ну вот и заходите, пожалуйста. А сейчас извините, бегу к своим «англичанам». У меня консультация. — Она кокетливо поджала ярко подкрашенные губы, слегка кивнула и скрылась в подъезде массивного каменного здания.

Надя нервничала. Ей казалось, что выдержанная в светлых лирических тонах «Степная фантазия» в конце звучала чрезмерно высоко и бравурно. Она пыталась найти что-нибудь другое, смягчающее, но всякий раз возвращалась к старому варианту.

В таком состоянии она была уже несколько часов, с того самого момента, когда обнаружила в почтовом ящике записку Бориса Крупенина. В записке было несколько слов: «Не знал я, что ты такая дерзкая. Извини». Надя чуть не задохнулась от возмущения. Выходит, не Крупенин виноват во всем, а она.

Надя сразу же вспомнила давнюю свою обиду, когда Борис заставил ее целый час проторчать на троллейбусной остановке, а сам забыл о свидании. Но тогда его задержали в управлении, приказав разбираться с Саввушкиным, и Надя не стала даже заводить разговор об этом с Борисом, когда они встретились. А в этот раз не было никаких происшествий. Просто решил человек уйти с новогоднего вечера — и ушел. И еще пишет: «Не знал я, что ты такая дерзкая», А какой же она должна быть?

Надя сунула записку в тумбочку под ноты. Ей хотелось заглушить свое беспокойство музыкой, но ничего не получалось. Как только пальцы отрывались от клавиш и звуки таяли, растекаясь по тихим комнатам, записка снова появлялась перед ее взором. И Надя никак не могла сосредоточиться на том, что играла.

Такой и застал ее Вашенцев. На этот раз он уже смелее вошел в квартиру Забелиных. Надя не удивилась его приходу. Она попросила гостя немного задержаться в прихожей:

— Одну минуточку, Олег Викторович. Я сейчас.

Торопливо поправив перед зеркалом волосы, она сменила домашнюю фланелевую кофту на белую шерстяную и только потом разрешила:

— Пожалуйста, Олег Викторович. Заходите!

Вашенцев был, как всегда, подтянут. Веселый и бодрый вид его словно говорил: «Ну вот мы и снова вдвоем, и вас это, кажется, не смущает».

— Может, снова махнем в горы? — улыбнулся он, кивнув на окно, залитое слепящей белизной степного простора.

— Если на лошадке и в тулупе, то с превеликой охотой, — в тон ему ответила Надя. Она была рада, что неожиданно и как-то сразу отрешилась от всех волнений, которые одолевали ее несколько минут назад. И теперь ей хотелось просто отдохнуть, посмеяться, побыть рядом с человеком, который не только вынес ее на руках из глухого горного ущелья, но и доверил ей тайну, не известную никому в училище. Правда, Наде было нелегко впервые в жизни скрытничать перед родителями, и она очень боялась, что не выполнит своего обещания.

— Я уже, видите, плясать могу, — похвалилась Надя, сделав что-то вроде реверанса. — А дня через два-три доктор обещает снять все запреты.

— Знаю, — сказал Вашенцев. — И про «Степную фантазию» знаю. Рад, что добились удачи. Оседлали, как говорится, Пегаса на скаку.

— Кто вам сказал? Мама?

— А вот этого я не открою, пока сам не услышу музыку, уважаемая Надежда Андреевна.

Он подошел к стулу и сел, приняв выжидательную позу.

Надя взяла несколько аккордов, но вдруг остановилась и снова повернулась к гостю.

— Только знаете что, Олег Викторович? — сказала она, неожиданно смутившись. — Не все еще у меня закончено, поэтому судите уж не очень строго. Ладно?

— Хорошо, Наденька, хорошо.

Первые, наполнившие квартиру фортепианные звуки были негромкие, но живые, бодрые, напоминающие бег лыж, легкие снежные вихри и яркий до звона блеск инея на кустарнике. Потом звуки стали громче, и в них уже словно засверкала на солнце вся необъятная степь с пологими куполами холмов и далекими силуэтами гор, до самых вершин затопленных щедрой морозной синью. И вот уже насколько хватает глаз бегут лыжники, бегут цепочкой, колоннами. И в такт, их бегу нарастает мелодия, громкая, возвышенная. Это гимн простору, зиме, солнцу, морозу...

Играла Надя с особым старанием, то склоняя над клавишами свою пышноволосую голову, то откидывая назад ее, будто перед крутыми прибоями степного ветра. Она так увлеклась исполнением, что не заметила, как Вашенцев поднялся со стула, сделал несколько шагов и остановился за ее спиной. А когда Надины руки, закончив играть, скользнули с клавиатуры на колени, он неожиданно взял ее за плечи.