Анатолий Калинин - Лунные ночи

Люди, которых оторвали от их районов, колхозов, должны долгими часами сидеть и слушать почти уже наизусть выученный ими доклад о том, что нужно сделать, в то время как это давно уже все поняли и пора было делать это там, в колхозах, районах, а не убивать здесь время.

Дослушав доклад до половины — до того самого места, где приводился анекдот о директоре МТС, — и с трудом дождавшись первого перерыва, Еремин тихонько ускользнул в гостиницу, сел в машину и поехал к себе в район. Всю дорогу он почему-то оглядывался, и у него было такое чувство, что за ним гонятся. Только проехав полпути до района, он вздохнул свободнее.

Он надеялся, что его бегство с совещания пройдет незамеченным, но, как потом выяснилось, он не был исключением. Семенов заканчивал свой доклад при полупустом зале. И на следующее утро его помощник позвонил по телефону Еремину:

— Федор Лукич требует, чтобы вы дали объяснение вашей мелкобуржуазной распущенности.

— Я не совсем понимаю… — начал Еремин.

— Поймете на бюро обкома, — оборвал его помощник и повесил трубку.

Однако в обком по этому вопросу Еремина почему-то так и не вызвали. Но по иным признакам он понял, что им недовольны. К нему теперь относились явно холоднее и чаще теребили телефонными звонками и телеграммами, не упуская случая поставить в вину каждую мелочь.

Но это было все же лучше, чем присутствовать на совещаниях. Район заканчивал подготовку к зимовке, выдавали продукты на трудодни колхозникам, открылись курсы механизаторов. Еремин с облегчением думал, что пора всевозможных совещаний в области наконец безвозвратно прошла. И вот однажды помощник, взглянув на него с жалостью, опять положил на стол все тот же знакомый тускло-желтый бланк со словами: «…Ваша явка строго обязательна. Семенов». Правда, на этот раз не сообщалось, что за совещание созывалось в обкоме.

Еремин возмутился, хотел было не поехать, но потом с внезапной решимостью подумал; «Поеду». Он поедет, выйдет на трибуну этого совещания и выскажет все, что давно собирался сказать. Он скажет, что этого нельзя больше терпеть, так же нельзя, с позволения сказать, выполнять решения ЦК партии. Говорят о том, что необходимо выполнять эти решения, кажется, специально для того, чтобы самим уйти от действительного выполнения решений. Болтают о необходимости укреплять колхозный строй как будто для того, чтобы самим ничего не делать для укрепления колхозного строя.

Только уже в городе Еремин узнал, что на этот раз его вызвали не на очередное совещание, а на внеочередной пленум обкома. Недоумевая, что это значит и с чем может быть связано, он поднялся на третий этаж, в зал заседаний. И здесь он увидел выражение недоумения на лицах людей, которые, рассаживаясь по местам, пожимали плечами.

Пленум открыл Семенов. Из дверей своего кабинета он вошел в зал заседаний вместе с черноволосым мужчиной в темном костюме. Смуглое лицо его и спокойный подвижный взгляд кого-то Еремину отдаленно напомнили. Но, присматриваясь к этому человеку, он так ничего и не вспомнил. Незнакомый мужчина сел на стул в зале заседаний, а Семенов поднялся за стол президиума.

Еремин не мог не удивиться, что на этот раз Семенов, открывая пленум, говорил и держался в президиуме как-то непохоже на себя, необычно. Он как будто чем-то был озабочен или смущен, а может быть, то и другое вместе. Во всяком случае, в голосе его, когда он говорил о наличии кворума членов обкома, и в движениях не слишком заметны были те уверенность и твердость, которые всегда его отличали. Присматриваясь к лицу Семенова и к его неуверенным жестам, Еремин сперва сочувственно подумал, что он, вероятно, болен. Но после того как Семенов сказал, что пленум созван, чтобы избрать первого секретаря обкома, и назвал фамилию товарища, которого Центральный Комитет рекомендовал на эту работу, — Тарасов, — все сразу разъяснилось.

Услышав эту фамилию, Еремин вспомнил, где он прежде видел этого человека с темными глазами и спокойными движениями, который теперь поднялся на трибуну и рассказывал членам обкома о своей предшествующей жизни. Это было на фронте, первый раз на Волге, а второй — уже в Венгрии, у озера Балатон. Михаил Андреевич Тарасов — так полностью звали этого человека — был членом Военного совета армии и дважды приезжал в полк, в который входила и рота Еремина. Как тогда Тарасов казался многим офицерам и солдатам чересчур молодым для члена Военного совета армии, генерала, так и теперь он, пожалуй, был все еще молод для первого секретаря обкома. Семенов был старше его лет на десять — двенадцать. Но Еремин слышал и знал по газетам о Тарасове, что после войны он уже работал первым секретарем обкома в Сибири и на Украине.

Теперь он стоял на трибуне и кратко рассказывал обо всем этом, и ни по его облику, ни тем более по манере держаться ни за что нельзя было предположить в нем недавнего генерала и человека не нового на руководящей работе. У Семенова, который сидел за столом президиума, была, пожалуй, более соответствующая этому внешность.

Признаться, члены обкома все же были немного разочарованы. Конечно, ничего нельзя было возразить против тех данных об этом человеке, которые они только что узнали, — данные говорили сами за себя, — но все ожидали чего-то большего. Это чувство не рассеялось и после того, как новый секретарь обкома, поднялся за стол президиума на то место, где до этого стоял Семенов.

Ожидали, что новый секретарь скажет сейчас для знакомства хорошую речь, осветит задачи. И, признаться, вместе со всеми был несколько разочарован и Еремин, когда Тарасов, очутившись за столом и оглядев членов обкома коротким взглядом, негромко сказал:

— Я думаю, товарищи, всем задачи ясны. Решения Пленума ЦК нам известны, совещаний проводилось немало. Очевидно, в новых совещаниях нет нужды. Прежде чем вам помочь, мне нужно познакомиться с областью. Но если у кого из вас есть неотложные дела, прошу ко мне. А сейчас, по-моему, самое правильное — разъехаться и работать. — И, бросив короткий взгляд на окна, он закончил: — Идет зима.

После некоторых колебаний Еремин все же решил пойти к новому секретарю. Конечно, не зная положения в области, он пока ничем существенным не сможет помочь району. Но был один вопрос — все тот же вопрос планирования на будущий год, — который не терпел больше отлагательств, и, если его не решить немедленно, сейчас, опять придется хозяйствовать целый год по старинке.

Кроме Тарасова в его кабинете находился еще один человек — немолодой, довольно грузный мужчина. Он сидел у окна, рядом, на подоконнике, лежала шляпа. Когда Еремин вошел, Тарасов и этот мужчина о чем-то разговаривали. Увидев Еремина, они прекратили разговор. Тарасов, слегка сощурив глаза, всматривался в подходившего Еремина.