Александр Кулешов - Победил Александр Луговой

Для Александра наступили горестные дни. Словно по цепи, горе его распространялось на все, с чем он соприкасался. Иван Васильевич слег. Тренироваться приходилось самостоятельно. Это всегда трудней, а когда душа не лежит ни к чему, то трудней вдвойне. Все время что-то не получалось, не ладилось, не удавалось. Даже любимые, тщательно разученные, комбинации. В редакции тоже наступила полоса невезения. Лузгин попросил Александра отредактировать одну большую и важную статью. В ней было много цифр и цитат, ее писал ответственный товарищ. Александр работал над ней, а думал совсем о другом. В результате в цифрах были пропущены ошибки, цитаты перепутаны, а ответственный товарищ, ознакомившись с отредактированным вариантом статьи, позвонил Лузгину и сказал, что, по его мнению, статья сильно ухудшилась.

В довершение всех бед пришло письмо с фабрики, в котором комсомольцы сообщали: Лукавый ходит по всему району и похваляется, что скоро он всем покажет, так как приезжал корреспондент, возмущался к нему, Лукавому, отношением и обещал всех прохватить в журнале — и тогда Трюфину уж как следует попадет. Комсомольцы вставали на защиту Трюфина, удивлялись: неужели корреспондент не мог разобраться, кто такой этот лодырь и болтун Лукавый, и грозили, что, если нужно, они напишут в ЦК комсомола, в Центральный совет спортивных обществ, в «Комсомолку»...

Пришлось ехать разбираться. Собрание коллектива, которое так образно представлял себе в свое время Александр, состоялось, но выглядел он на нем совсем не так, как думал.

А тут еще произошло событие, совсем доконавшее Александра. Его вызвали в городскую секцию, сообщили, что представитель Управления охраны общественного порядка будет вручать Орлову именные часы — награду за задержание опасного преступника — и надо произнести приветствие от самбистов. Они с Орловым вместе учатся, наверняка лучшие друзья, поэтому речь поручено произнести Александру. Кроме того, он журналист — значит, может красиво говорить.

Как ни пытался Александр отказаться, ничего не получилось.

И вот накануне торжественного дня, выходя со стадиона «Динамо», куда он заезжал по делам секции, Александр увидел Люсю с Виктором.

Они только что миновали калитку, из которой он выходил, и удалялись по направлению к метро. Александр, замерев, смотрел им вслед. Может быть, он ошибся? Нет, это были они. Уж Люсю-то он узнал бы за километр.

Она шла так, как когда-то ходила с ним, взяв Виктора под руку и опершись на нее всем телом. Шла своей красивой, плавной походкой.

Она что-то оживленно рассказывала, а потом, откинув голову, весело смеялась. Смеялась!

Была вторая половина января. Больше двух недель прошло с той злополучной ночи. Александр несколько раз пытался звонить Люсе в первые дни. Он думал, что она будет скрываться, не подходить к телефону. Он менял голос, накладывал на микрофон платок.

Но Люся сразу же брала трубку и спокойным, равнодушным голосом говорила:

— Я ведь просила тебя не звонить, Алик. Нет. Нам просто не о чем говорить. И объяснять мне нечего. Не надо. Я все отлично понимаю. Пока мне не хочется тебя видеть. Не хочется. Когда захочется, я позову тебя.

Она не сердилась, не бросала трубку, терпеливо выслушивала его торопливые, путаные объяснения и спокойно повторяла одно и то же. Повторяла, как бездушный автомат.

Против этого он был бессилен. Он перестал звонить. И вдруг вот встретил их...

Теперь он понимал ее равнодушие. Она не ненавидела его — он просто не интересовал ее, как раньше. Когда она была с ним, ее не интересовал никто, кроме него. Тогда для нее существовал только он. А сейчас для нее существует только Виктор. Она так же ждет его звонка, радуется этому звонку, выбегает веселая из подъезда (может быть, туда же, к почте).

Вот они гуляют вместе, бывают, наверное, в кино, театрах. Может быть, на пятнадцатом этаже «Москвы», может быть, Виктор смотрит ее тренировки. И Елена Ивановна не удивляется этому. Ведь Люся ей все говорит — сказала, наверное, и про это. И Елена Ивановна тоже, конечно, возмутилась и поддержала Люсю. Действительно, зачем иметь дело с трусом и ничтожеством, когда рядом храбрец и герой, которому за его героизм Александр будет завтра петь дифирамбы...

Александр теперь почти не разговаривал с Виктором при встречах. Виктор был с ним так же приветлив и вежлив — быть может, чуть холодней. Но ведь он ничего не знал. Никто, ни один человек не знал о том, что произошло в ту ночь. Только Люся. Люся да сам Александр.

Конечно, многие заметили их разрыв. Но, в конце концов, размолвки у Люси с Александром бывали не так уж редки. Никто уж давно не обращал на это внимания: известно, милые бранятся — только тешатся.

Теперь Александр просто не находил себе места. Он все время — в редакции, на тренировках, дома, в университете — представлял себе Люсю и Виктора. А на улице он то и дело вздрагивал: ему казалось, что это они вон только что скрылись за углом, или вошли в подъезд, или промелькнули в толпе.

Только на двадцатый день их разрыва — Александр точно вел счет дням — он решился все рассказать Ивану Васильевичу.

Если б он в состоянии был что-нибудь видеть, кроме своего горя, он, быть может, и не сделал этого — настолько плох был его тренер. Но в любовном горе человек особенно эгоистичен, он считает, что нет никого на свете несчастнее его, и ждет от всех внимания и сочувствия.

Александр закончил свою исповедь и с надеждой посмотрел на тренера.

Иван Васильевич, морщась от боли, приподнялся на подушке.

Некоторое время он молчал.

— Да, брат, положение у тебя незавидное, — сказал он наконец. — Неважное положение. Насколько я мог узнать твою Люсю, она не из тех, кто прощает то, что она считает трусостью, — Иван Васильевич, морщась, поднял палец и повторил: — Считает. Так что вся загвоздка в том, чтобы доказать ей, что ты не трус. Но как?

— Вот то-то и оно — как?.. — уныло сказал Александр.

Он совсем расстроился. Он надеялся, что Иван Васильевич сразу приободрит его, даст совет, а может, даже сам позвонит Люсе — ведь позвонил же он тогда Лузгину. Но, судя по всему, тренер не считал его дела удачными.

— Конечно, разные есть способы. Я вот тебе расскажу такой случай. Когда я был в тылу у немцев, к нам в отряд попал один паренек. Оказался в окружении, прибился к нам. Злой такой, воинственный, но молодой еще, неопытный. Однажды с группой пошел он на задание. Подложили они мину, отвели проводку, подключили ПМ-2. Паренек этот ждет. Дело нехитрое: наехал поезд на мину — знай дергай рукоятку машинки. А остальные партизаны ушли, у них другие дела были. Вот уж где-то вдали поезд шумит. И вдруг патруль, идет прямо на него. И слышно, перекликается — значит, где-то поблизости другие идут. Ну как быть: стрелять — все равно убьют, ждать поезда — не успеет, патруль рядом. Словом, парень все бросил и сбежал. Между прочим, как потом оказалось, это был единственный правильный выход. Партизаны же другие, что ушли, услышали, что поезд прошел, взрыва нет, забеспокоились, вернулись. Смотрят, машинка на месте (немцы ее не заметили), а паренька нет. Суть да дело, другой поезд идет, — ну они его и взорвали.