Александр Кулешов - Победил Александр Луговой

Ничего не видя, не замечая прохожих, они стояли обнявшись, молча, неподвижно. Так встречаются люди после долгой и трудной разлуки.

— Почему ты плачешь? Что случилось? — Александр пытался заглянуть ей в глаза, которые она отводила старательно и безуспешно.

— Не надо, Алик... — Люся взяла его под руку, опираясь на нее всем телом.

— Что произошло? Объясни, Люся!

Но Люся молчала, она отпустила ненадолго руку Александра, вынула из сумочки платок, тщательно, уже не таясь, вытерла глаза и посмотрела на Александра. Они были такие серые и большие, ее глаза, такие красивые, несмотря на покрасневшие веки, на уцелевшие в уголках следы слез. Александр сам не заметил, как наклонился и поцеловал Люсю в глаза. Она часто замигала.

— Ты ни о чем не спрашивай, Алик, ладно? — сказала она ту классическую фразу, после которой уже наверняка начинаются бесконечные расспросы. Но она не дала Александру говорить. — Пойми, я просто захотела тебя видеть, ну не могла больше без тебя. Вот и все.

— А почему ты плакала? — недоверчиво спросил Александр.

— От счастья...

— От счастья плачут не так.

— А как?

На этот вопрос было трудно ответить, Александр замолчал.

— Мы не должны больше ссориться, Алик, — Люся крепко сжимала его руку. — Обещай, что мы больше не будем ссориться!

И все. Оказывается, это Александр с ней поссорился. Он виноват, и теперь он должен поклясться, что никогда больше ссориться с Люсей не будет. Как у женщин все это просто выходит. Но Александр готов был клясться в чем угодно, принимать на себя любую вину. Он был слишком счастлив. На минуту он даже забыл об Иване Васильевиче. Люся сама напомнила ему об этом.

— Скажи, Алик, как Иван Васильевич? Мне говорили, он очень болен.

Александр сразу помрачнел.

— Плохо, Люся, совсем плохо. Врачи говорят, что трех дней не проживет. Он давно болен — последствия контузии, — рано или поздно, говорят, это должно было наступить... Да он еще не берег себя, сама знаешь.

— Ну и что ж теперь?

Александр не ответил. Что ж теперь?

Наверное, надо дальше тренироваться, пожалуй, тренироваться еще больше — ведь с ним не будет его тренера, а с новым придется свыкаться. Надо хорошо закончить практику, хорошо сдать выпускные экзамены, хорошо защитить диплом. Нет, не хорошо. Все надо делать отлично. Ведь единственное, о чем просил его Иван Васильевич, — это стать настоящим журналистом.

Наверное, надо и многое другое: честно жить, честно работать. Надо, наверное, быть таким, чтобы Люсе никогда не пришлось стыдиться его. А главное, самому не пришлось стыдиться себя.

Многое, наверное, надо. Что-то, что он знает уже сейчас, что-то, что узна́ет потом...

Они идут молча, погруженные в свои мысли.

А на улице — март. Сверкая и плача, под солнцем дотаивают сосульки, вдоль тротуаров деловито, бормоча и посмеиваясь, бегут ручейки, деревья затаились в напряженном ожидании — вот-вот будет команда: почки распустить!

Уже продают мимозы. Первые. Хорошо бы приникнуть к их прохладным слабопахнущим золотистым кудряшкам. Но у Александра нет с собой денег, не успел даже надеть пиджак и так и идет в расстегнутой рубашке и пальто.

И вдруг он говорит:

— Люся, давай поженимся...

— Ты с ума сошел!

(Это первая защитная реакция.)

— Почему «с ума сошел»? Ведь рано или поздно мы это сделаем. Так чего ждать?

— Ну о чем ты говоришь? — В голосе Люси упрек. — Ты думаешь, что говоришь?

— Конечно! — Его голос звучит все с большей уверенностью. Он выпалил свое предложение неожиданно для самого себя, не мог не сделать этого. Но теперь он уже борется за него. — А почему нет? Ну чего ждать? Я уверен, что Петр Федорович возражать не будет...

— Ну при чем тут папа? — искренне удивляется Люся.

— ...И Нина Павловна не будет. Хочешь я сегодня приду к ней и официально попрошу...

— Нет, ты действительно сошел с ума! — испуганно восклицает Люся. — Ты хочешь, чтобы с мамой случился инфаркт? Да ты знаешь, кем она меня считает? Первоклассницей. Если б она знала, что мы целуемся, она бы... она бы... Я не знаю, чтобы она сделала!

— А ничего б не сделала, — беспечно заявляет Александр, — была бы рада: вот дочь стала взрослой, полюбила, ее полюбили. Надо выходить замуж, строить семью...

— Нет, с тобой что-то случилось. Ты болен? — Люся снимает перчатку и озабоченно прикладывает маленькую теплую руку ко лбу Александра. — Конечно температура...

— Ну не надо. — Он берет эту руку, осторожно сжимает своими могучими ладонями борца. — Не надо шутить. Я ведь серьезно. Люся.

— Я тоже, Алик. Не будем об этом больше говорить, пока я не кончу институт. Хорошо? Обещаешь?

— Но какое это имеет значение?..

— Имеет! Я очень прошу тебя, не говори больше об этом. Тебе так разве плохо со мной?

— Нет, не плохо... — Александр не знает, как ответить. — Но это не одно и то же. Я хочу, чтобы мы все время были вместе, каждую минуту.

— Не знаю, как у тебя, Алик, но ты всегда со мной, я все время о тебе думаю. Даже когда мы ссоримся... ссорились, — поспешно поправляется Люся. — Так что для меня мы всегда вместе.

Ну что можно на это ответить, как объяснить ей? Александр ничего не говорит.

Люсю беспокоит его молчание.

— Не сердись, Алик. Мне остался год. Можешь подождать?

Но Александр не отвечает. И ей остается только прибегнуть к древнему как мир приему.

— Конечно, если за это время ты встретишь другую девушку... У меня никаких претензий...

Прием действует безотказно. Александр не дает ей договорить.

— Ну как ты можешь! Какие девушки! Если надо, я всю жизнь готов тебя ждать!

Некоторое время, чтобы закрепить преимущество, Люся еще рассуждает о переменчивости мужских привязанностей, о том, как много на свете замечательных девушек, о недостатках своего характера. Александр возмущается, клянется, что никаких девушек вообще не замечает, что если он решил, то на всю жизнь...

Так идут они по московским бульварам и переулкам, скользя по мокрому льду, под звон капели, под болтовню воробьев, под веселый шум радующегося весне города.

...Ростовского хоронили через три дня, солнечным, совсем уже весенним днем. И это теплое веселое солнце, Эти голубые небеса были в странном противоречии с еще по-зимнему в черное и серое одетыми людьми, медленно бредущими за гробом по размокшим, затаившим кое-где снег, узким тропинкам кладбища. Людей было так много, что дальние не смогли даже подойти к могиле. Но потом они все прошли мимо нее. Каждый наклонялся, брал горсть желтой промерзлой земли и, задержавшись на секунду, бросал ее в глубокую яму. Людей было так много, что, когда прошел последний, желтая земля наполовину заполнила могилу.

Пришли офицеры и генералы. В отставке. И еще служившие. Друзья Ростовского, однополчане по партизанскому отряду. Седые, с суровыми лицами, хранившими память о грозных и славных партизанских днях. Они проводили уже многих товарищей в последний, безвозвратный путь. Пришли ученики, среди них совсем юные, вихрастые, без шапок. Они смотрели растерянно и удивленно.