Александр Кулешов - Победил Александр Луговой

И тем не менее Александр находил время для всего. Он вставал рано, делал зарядку, шел в редакцию. В обеденный перерыв «баловался» с гирями (которые на почетном месте возвышались в кабинете редактора). После работы пять раз в неделю тренировался, а после тренировок встречался с Люсей. Успевал нести и свои обязанности дружинника, выполнять редакционные задания и делать многое другое, сам удивляясь потом, откуда бралось время. А вот сегодня вечер был совершенно свободный. Вернее, становился свободным, если не идти к Люсе. При одной мысли, что таким теперь может стать для него каждый вечер, Александр похолодел. Нет! Надо немедленно идти к ней, сейчас же, пока она еще не ушла! Надо встать незаметно возле дома и, если она куда-нибудь выйдет, подойти к ней, а если нет, дождаться восьми (обычного часа их свиданий) и подняться. Он знал: сегодня Люся должна была вернуться домой рано. А у него нет тренировки.

В пять часов Александр занял свой пост в диетическим магазине — на почту он не пошел, там Люся могла увидеть его из окна.

Моросил легкий дождь. Дождь раздражал Александра. Струйки воды растекались по витрине и мешали смотреть. Покупатели, недовольно ворча на этого вставшего в проходе здорового парня, обтекали его беспрерывным потоком, троллейбусы и автобусы то и дело загораживали Люсин подъезд.

И вообще...

Придет, позвонит в дверь. А вдруг Нина Павловна, а еще хуже Люсин отец будут смотреть на него иронически: мол, пожалуйста, молодой человек, проходите, попьем чайку, поговорим о футболе, о международных событиях, о погоде. Люся? А Люся ушла с Виктором. Разве она вас не предупредила? Странно...

Александр даже скрипел зубами, представляя себе этот разговор. Он уже готов был выскочить, пересечь двумя прыжками улицу, взбежать на четвертый этаж... Но в последнюю минуту удержал себя. Нет. Надо дождаться восьми.

В семь часов он успокоился: в окне Люсиной комнаты зажегся свет. Значит, она дома.

Дождь перестал. Александр сам не заметил, как вышел из магазина, прошелся вдоль тротуара и, в конце концов подойдя к почте, занял свое обычное место у входа.

Лишь через несколько минут в голове мелькнула мысль: «Условный рефлекс, как у собачонки: приближается восемь часов — и я уже на посту». Он усмехнулся.

Посмотрел на часы: без четверти восемь. Потом поднял глаза к Люсиному окну. И замер...

У окна стояла Люся и смотрела на улицу. Видела ли она его? Александр немного отошел от входа на почту. Да и смотрела ли она сюда?

Прошло несколько минут, и Люся скрылась в комнате....

Тогда, не размышляя больше, Александр быстро перебежал улицу, перепрыгивая через три ступеньки, взлетел на четвертый этаж и изо всей силы нажал на кнопку звонка.

3 октября.

Мне думается, что нет более сильного упражнения для укрепления воли, чем ведение дневника. Иногда я открываю мой тайник, отодвигаю энциклопедию и смотрю на «Полное собрание сочинений Людмилы Донской» — пятнадцать толстых тетрадей!

Ведь я веду его почти десять лет, начала с десяти, а теперь мне двадцать.

Когда-нибудь, когда я стану седой старушкой, я буду садиться у камина (которого нет), рассматривать бесчисленные чемпионские ленты (которых не будет), развешанные по стенам, и дремать. Проснувшись, созову внуков и начну им читать свой дневник. А за окном — вьюга, ветер свистит...

Так полагается.

Но так не будет. У меня хватает воли вести дневник, но никогда не хватит перечесть его.

И зачем вообще люди ведут дневник? Для других? Это нечестно. Для себя? Тогда не самообман ли это? Что пишет человек в дневнике? То, что чувствует, или то, что ему кажется, что он чувствует?

Я, конечно, не говорю о дневниках великих людей, писателей, общественных деятелей, где записываются интересные наблюдения, большие мысли. Я говорю о себе, о таких, как я, простых девчонках (мальчишки, наверное, никогда не ведут дневников).

Но я все же пишу честно. Наверное, запись в дневнике — это замороженное чувство, застывший навеки порыв души (как я научилась красиво писать!). Но тогда дневник надо перечитывать. Перечитывать, чтобы видеть, как меняется все вокруг тебя, а главное, как меняешься ты сам, твои мысли, оценки, чувства к людям.

Вот я два года встречаюсь с Аликом. Все эти встречи — у меня в дневнике, с самой первой, тогда в «Эрмитаже», и до сегодняшней, последней.

Все записано. Как познакомились, как разговорились, как он проводил меня первый раз домой и как первый раз поцеловал.

И как я его.

И все ссоры записаны. Все обидные слова, которые он мне говорил (которые я ему говорила — тоже, но это он их считает обидными, а я, разумеется, справедливыми!).

Сегодня я делаю последнюю запись, потому что больше с ним встречаться не буду.

Нет, я совсем не злюсь, я спокойна.

Наверное, он меня любит. Впрочем, я тоже его люблю. И все же встречаться больше мы не будем. Вернее, будем, может быть, но просто как товарищи. Ничего больше — никаких поцелуев, никаких провожаний, никаких объяснений и никаких меч... (как же писать «мечта» в родительном падеже множественного числа?). А то сколько мечтали: кончим институт, будем вместе, вместе поедем (почему-то обязательно в Сочи), будем там жить, я — преподавать в школе, а он — работать в газете.

Пройдут годы. Станем старыми, седыми. Буду сидеть у камина (которого в Сочи-то уж наверняка не сыщешь), смотреть на чемпионские ленты...

Словом, сказка начинается сначала.

Но сказка не начнется. Сказке сегодня конец.

Будем просто дружить: ходить на соревнования, болеть друг за друга, патрулировать с дружиной. А все остальное кончено...

(Какая-то я дура, честное слово, — пла́чу!)

И ведь ни он, ни я друг другу не изменили, друг друга не разлюбили. Так в чем же дело? Я вот никогда не могла понять, как это так: прожили муж с женой вместе пять, десять, двадцать лет, а потом расходятся, потому что «не сошлись во взглядах». Разве это причина?

А теперь вижу, что причина. И хорошо, что мы выяснили, что «не сошлись во взглядах», сейчас, а не через пять или двадцать пять лет. По крайней мере не потеряем времени.

У нас разные взгляды. И это главное. Дело не в том, что мы по-разному смотрим на спорт (я — правильно, он — нет!), хотя спорт занимает и в моей и в его жизни колоссальное место.

Дело в том, что эти взгляды у него могут распространиться (а может, и распространились уже) на другие области жизни (ох, как я заумно выражаюсь!). Если сегодня Алик считает, что он, видите ли, бесценная личность на ковре, чемпион и хранитель государственного престижа, а потому не дай бог его кто-нибудь толкнет или наступит ему на ногу, то завтра он вообще решит, что над ним нужен стеклянный колпак, потому что ничего нет ценней его статей и репортажей.