Анатолий Калинин - Цыган

— Но, может быть, мне и доведется еще когда-нибудь повидать его.

Михаил, конечно, уже поджидал ее в степи на горе, высунув из кабины свой чуб, но теперь уже Настя не стала отказываться, когда Клавдия поставила и перед ней на стол тарелку с борщом. Теперь они все вчетвером сидели в комнате за столом: Настя — против Вани, а Клавдия — против этого второго, немолодого военного, приехавшего с Ваней на машине. Сев за стол, он тут же и склонился над своей тарелкой, поставленной перед ним Клавдией, в то время как Ваня, медленно помешивая в тарелке ложкой борщ, отвечал Насте:

— В таком случае вы не забудьте передать ему, что у нас здесь кое-кто еще помнит его цыганские сказки. И то, как он хвалился, что уже навсегда нахватался ноздрями этого кочевого ветра, и еще кое-что.

Нет, он, конечно, не только своими глазами так напоминал сейчас Насте того, о ком все это говорил, но и звуком своего голоса: как будто какой-то ком навсегда остановился у него в горле. И еще чем-то, особенно когда он этой презрительной улыбкой пытался подкрепить свои слова, но она не удавалась ему, и лицо его оставалось все таким же юношески добрым.

— Этого я ему не стану передавать, — сказала Настя.

Ложка остановилась в руке у Вани, и он поднял от тарелки глаза:

— Почему?

— Потому что этот Будулай, — в тон ему сказала Настя, — никогда не хвалится и вообще не умеет рассказывать сказки.

При этом на Клавдию она избегала смотреть.

Не смотрела и Клавдия на нее, а смотрела на Ваню. Но он или не замечал устремленного на него взгляда матери, или же не хотел замечать. Последнее время стоило лишь нечаянно напомнить ему о том, о чем теперь напомнило ему появление у них в доме Насти, как его уже невозможно было остановить. Как будто бес вселялся в него. И не его надо было за это винить. Это, конечно, она, только она одна виновата во всем. И теперь она расплачивается за все это тем, что должна молча слушать из его уст эти жестокие слова, произносимые им с тем большей настойчивостью, чем настойчивее просил его замолчать, умоляющий взгляд матери. И не было здесь Нюры, задержавшейся на птичнике, которая одна могла бы удержать его от этих слов.

— Вам, конечно, и как цыганке и как его родственнице, положено его защищать, но и нам тут кое-что может быть известно о нем. Лично из меня, например, он даже пытался здесь в нашей кузне тоже кузнеца сделать.

Он говорил, а Настя смотрела на него через стол, не столько вслушиваясь в смысл его слов, сколько все больше сравнивая и поражаясь: одно лицо. Теперь уже и полковник, Ванин начальник, подняв от тарелки голову, с удивлением смотрел на него. От Дона, из открытых на хуторскую улицу окон, доносились голоса ребятишек, весело плескавшихся в воде у подножия братской могилы.

Если цыгане, окружавшие Будулая, все время, слушая его, молчали, ни разу не перебив, и только похоже было, что кнуты вдруг сразу оказались лишними у них в руках, они и вертели их перед глазами, рассматривая кожаные махры, и начинали постукивать ими по голенищам сапог, то их менее сдержанные подруги начали сморкаться уже с того самого места, когда Будулай стал рассказывать, как чужая русская женщина подобрала в кукурузе и дала грудь его внезапно осиротевшему сыну. А когда Будулай кончил, над оврагом взметнулся их плач. Плакали все, как одна, цыганки, и, потрясенные, немо молчали цыгане.

Вдруг, озаренная догадкой, закричала Шелоро:

— Я эту женщину знаю… — От мотоцикла, на котором сидел Будулай, она метнулась к «Волге», подле котором стояла со своими адъютантами Тамила: — Я, Тамила, ее знаю, всю правду рассказал…

Но тут один из телохранителей Тамилы заступил ей путь.

— Но, но! — угрожающе предупредил он, и кисточки черных усов вздыбились у него на губе.

Тогда Шелоро бросилась к Егору, напоминая ему:

— Егорушка, ты ее тоже должен помнить, это я от нес тогда мешок пшеницы принесла.

Егор поначалу безропотно согласился:

— Может, и от нее. — Но тут же ему почему-то захотелось доказать своим цыганам, что его мнение может и не зависеть от мнения его подруги жизни. — Но в глаза я ее не видел тогда. — И он шмыгнул кнутовищем за голенищем сапога.

Теперь уже и другой адъютант Тамилы, стоявший по правую руку от нее, презрительно пошевелил стрелками усов:

— Ты где-нибудь это в другом месте, Шелоро, поищи дураков, чтобы они поверили тебе, а цыгане все эти сказки знают. — И, взглянув на Будулая, он повел в его сторону стрелочками усов: — Ему, рома, тоже ничего не стоит вас по дешевке купить. Это он отрабатывает свои ордена.

Но при этих словах ропот прокатился по оврагу, смывая женский плач, и рассыпался на злые выкрики:

— Нет, он правду рассказал!

— Мы эту могилку все видели!

— Ты его орденов своими руками не цапай!

Однако и этот многоголосый гомон удалось перекрыть своим криком Шелоро.

— Я эту Клавдию знаю, я знаю ее, — смеясь и плача, доказывала она, хватая за руки Тамилу. Та брезгливо отдергивала от нее свои руки.

Вслед за Шелоро и все другие цыгане, отхлынув от мотоцикла Будулая, прихлынули к «Волге», наступая на адъютантов Тамилы:

— Ему нам не к чему брехать!

— Он с наших детишек проценты не берет!

— Ты сперва попробуй сам хоть один орден заслужить!

— Они только на «Волгах» умеют кататься!

Еще раз Будулай воочию мог убедиться, как неуловимо изменчив в смене самых противоположных настроений характер его племени. Вот уже руки цыганок, а первыми среди них руки Шелоро, потянулись к адъютантам Тамилы, дергая их за борта и карманы кожаных курток. У Шелоро были и свои счеты с ними, особенно с этим, который только что пытался заткнуть ей рот. Теперь он вместе со своими усиками так и влип в дверцу «Волги», а Шелоро нащупала уже и замочек змейки-молнии на его дорогой куртке с явным намерением распахнуть ее. Другого же адъютанта Тамилы старалась достать крючком своей палки старая цыганка. Дело приобретало совсем плохой оборот. Но Тамила со спокойным лицом продолжала стоять между своими адъютантами, как будто все происходившее с ними совсем не касалось ее. Однако не успел Будулай подумать, что теперь, пожалуй, и ей не так-то просто будет прийти им на помощь, как она тут же заставила его убедиться в обратном.

— Так вам и надо! — вдруг презрительно крикнула она, расталкивая их руками от себя на две стороны и выступая из-под их охраны вперед. — За то, что вы так и не научились разбираться, когда вас обманывают, а когда человек захотел свою душу открыть. Все это правда, что он рассказал. Этого придумать нельзя.

Нет, для этой Тамилы много надо было, чтобы выбить ее из седла. Еще и как сумела она в самый последний момент прийти на помощь своим молодцам, которые уже совсем было растерялись перед лицом разъяренно наступавшей на них толпы. Но для этого ей сперва потребовалось отречься от них. И теперь уже она могла безбоязненно продолжать, в уверенности, что разбушевавшиеся цыгане не останутся равнодушными к ее словам. Теперь уже они захотят к ним прислушаться получше, как привыкли всегда прислушиваться к ней. Та же Шелоро невольно повернула голову, выпуская свою жертву с усиками, которую она уже обеими руками держала и трясла за воротник кожаной куртки. Ее примеру последовала старая цыганка, успевшая уже зацепиться своей клюкой за воротник другой, точно такой же куртки. А после этого и Егору, мужу Шелоро, ничего другого не оставалось, как тоже стыдливо вернуть на место свой кнут, извлеченный им было на всякий случай из его кожаных ножен.