Владимир Дягилев - Вечное дерево

"Прямо-таки бульдожья морда",-добродушно подумал Степан Степанович, невольно прислушиваясь к рассказу этого паренька.

- Его с кобелем до завода провожают...

Парень вдруг повел глазами и, увидев Степана Степановича, осекся. И все повернули голову и тоже притихли.

Степан Степанович догадался; речь шла о нем.

- Ба! Новатор производства!-нагло воскликнул парень и шагнул к Степану Степановичу. - С тебя приходится.

Степан Степанович не успел ответить.

- А как же!-продолжал парень крикливо, чтобы все слышали. - У моего станка щелкнули, - и он протянул Степану Степановичу заводскую газету.

На одной из страниц Степан Степанович увидел свой портрет и прочитал заголовок: "Полковник становится слесарем".

Он почувствовал, что кровь хлынула к голове, а глаза тотчас заволокло слезами, словно он, сам того не желая, сделал стыдное и подлое дело.

- Безобразие, - сказал Степан Степанович. - Это - безобразие, повторил он громче.

-Отметить бы надо,-развязно произнес парень и оскалился. - Банкетик бы.

Степан Степанович, скомкав в руке газету, бросился вон из курилки.

Вслед ему слышались чьи-то строгие слова:,

- А чего ты скалишься?.. А он при чем? Пришел к станку, значит, не какой-нибудь... Ты попробуй...

"Все равно-безобразие",-подумал Степан Степанович.

Хотя Ганна и Кузьма Ильич отговаривали его, он все-таки пошел в партком, прямо к Песляку.

Песляк не удивился его приходу, неторопливо привстав, подал толстую руку.

Степан Степанович руки не пожал и сесть не сел.

- Нехорошо получилось,-сказал он.-Я категорически протестую.

Он протянул Песляку газету, но не отдал, а сам, повернувшись к свету,стал читать:

- "Товарищ Стрелков быстро со всем освоился и уже выполняет норму и подумывает о рационализации и изобретательстве". Ну?! Что вы на это скажете?

- Это газетчики перестарались, - согласился Песляк.

- А это? - Степан Степанович ткнул пальцем в свою фотографию и прочитал: - "На этом станке товарищ Стрелков обещает так же по-гвардейски работать, как и воевал в годы Отечественной войны". Ну! А станок-то не мой...

- Это моя ошибка. Признаю. Я дал команду сфотографировать. Еще что?

Как было говорить с человеком, который все признает и понимает? Как с ним спорить?

- Но люди смеются, - сказал Степан Степанович, оправдывая свою горячность.

Песляк махнул рукой.

- Ежели и есть такие факты, так это отсталые элементы.

- Я -прошу оставить меня в покое, - попросил Степан Степанович.

Песляк покраснел, покачал тяжелой головой.

- Эх, не чувствуете вы ситуации.

- А вы чувствуете?

- Чувствую. - Песляк помедлил.-Вас пока что никто еще серьезно не принимает. Вам поддержка нужна. И в то же время ваш приход на завод-положительное явление, об этом я и говорил газетчикам...

- Бывает, что дела расходятся со словами, - произнес Степан Степанович.

- Ну, ладно. Работайте спокойно, - сказал Песляк.

После ухода Степана Степановича он подошел к телефону, вызвал слесарно-механический.

- Кузьма Ильич, ты Стрелкова не шибко оберегай.

Пусть работает. Норму дает.

Потом он позвонил в редакцию.

- Ну и ляпнули... Вместо того чтобы мужество человека показать... Зайди-ка...

Степан Степанович в коридорчике столкнулся с Аловым.

- Ну как? - заулыбался тот.

- Да ничего. Притираюсь. Уже в герои выскочил. - И Степан Степанович в шутливых тонах рассказал обо всем, что произошло.

- Зря,-не одобрил Алов и помрачнел.-С Песляком зря. Он этого не любит.

- Да нет. Вроде все понял.

- Посмотришь.

- Переживем. Блокаду пережили.-И Степан Степанович тряхнул Алова за плечи.

* * *

Жизнь у каждого человека складывается по-своему.

Одни сворачивают в сторону от главной дороги, вторые заходят в тупик, третьи продолжают свой путь.

Нина Владимировна как будто смирилась с выходкой мужа. Она не то что согласилась с ним или одобрила его, - она просто привыкла, как привыкают к недугу больного человека. Ничего не поделаешь, раз так случилось.

В душе она верила: он одумается, сам поймет, что поступил несолидно. Она видела, как ему трудно, и надеялась, что ол не выдержит. А главное, другие заботы навалились на нее. Сначала отправляла в пионерский лагерь Иринку... Теперь ее больше всего волновал Журка, его судьба. Начались экзамены на аттестат зрелости, и нужно было все время опекать сына. Занимался он с холодком, с ленцой, приходилось подталкивать его, "как маленького. Наконец, нужно было окончательно договариваться с Текстильным институтом, с Сидором Митрофановичем, звонить от имени мужа, напоминать и просить за сына...

Журка по-прежнему не определился, все еще не знал, куда пойти после школы. Он делал вид, что ему все равно, готовил вместе с Колькой "шпоры", но на сердце у него было неспокойно, а в голове путались мысли и рождались сомнения. Он не мог ни в чем разобраться, не мог быть спокойным И уверенным, потому что не было ясности и определенности в жизни, точнее сказать, перспективы.

Для чего сдавать экзамены, если за этим дальше ничего не следует?

Зачем аттестат, если он не понадобится в жизни?

А если и понадобится когда-нибудь, то лишь как память, как доказательство окончания школы, и никто не станет подсчитывать, сколько у тебя троек и сколько пятерок.

Раз так, зачем лезть из кожи вон, зачем истощать "серое вещество", зачем бросать тренировки и прочее? Естественно было бы послать напрочь экзамены и продолжать жить, как он жил до этой поры. Тройку он всегда схватит, а большего и не нужно.

Но все почему-то не понимали его, напротив, настаивали, требовали, чтобы он сдавал только на пять. Даже Колька Шамин и тот подначивал на отметки. ("Надо словчить на "петушка". Порадовать предков".)

Больше всех не понимала Журку мать и потому больше всех мучала его. Она принудила Журку бросить тренировки. Она создала ему такой режимчик, что ни вздохнуть, ни охнуть. Она заставила его зудить с утра до вечера, то есть заниматься тем делом, в пользе которого он сильно сомневался.

Но, сомневаясь, негодуя и внутренне протестуя, Журка слушался мать. С того вечера, когда он случайно подслушал ссору матери с отцом, чувство жалости к ней не покидало его. Это чувство все время поддерживалось в пем, потому что отношения между отцом и матерью не улучшались. Мать так изменилась, так подурнела, что ее невозможно было не жалеть. Журке хотелось защитить ее от невзгод и неприятностей. Но случая все не было. Правда, на днях к ним приходила тетя Инна и чемто очень расстроила мать, дав ей какую-то газетку. Он не понял, в чем дело, застав лишь конец разговора, и проводил тетю Инну злыми глазами.

Оставалось одно: жалея мать, усердно выполнять ее просьбы, заниматься с утра до вечера и, борясь с отвращением, "толкать" экзамены.