Владимир Дягилев - Вечное дерево

"Как мой отец",-подумал Журка, но тут же эта мысль выскочила из головы, и он снова весь превратился в слух и внимание. Ему нравилось даже не то, что говорит Ганна, - признаться, он и сейчас не очень понимал ее, - ему нравился ее голос, переливы его, задушевность, мягкость и еще круглая родинка на левом ухе, которая так и тянула к себе.

- Вы когда-нибудь были на заводе?

- Приходилось. Практику отбывали.

Он произнес это таким тоном, что Ганна поняла: завод ему не понравился.

- Вот если бы вы на нашем заводе побывали. Не подумайте, я совсем не агитирую. Но наш завод... Я его ни на что не променяю. Вот дайте мне любую работу, самую хорошую, создайте любые условия, самые замечательные,-не пойду. Кстати, мы все учимся, вся наша бригада. У нас при заводе втуз есть. Но если и закончим, если и диплом получим - то никуда с завода.

- А вы на каком курсе? - спросил Журка, потому что неловко было молчать. Еще подумает, что он не слушает.

Ганна помрачнела. Журка уж и не рад был, что за-' дал вопрос. Ведь знал, что она не любит расспросов.

- У меня... перерыв в учебе.

Ганна уткнула лицо в букет и стала глубоко вдыхать аромат цветов, будто ей и в самом деле захотелось сейчас подышать этим ароматом. Журка совсем близко увидел круглую родинку.

- Скажите, Витя, вам приятно бывает, когда... скажем, вы мяч в корзину забросите? Испытываете вы при этом удовлетворение?

- Испытываю.

- Но игра прошла, и все это прошло. Нет, я не хочу вас обидеть. Но в смысле - никому от этого реальной пользы нет. В' широком понимании людям. Не обижайтесь.

- Запишут очко, и только,-согласился Журка, заставляя себя слушать Ганну и не обращать внимания на ее родинку.

- Тогда вы понимаете, как приятно, когда то, что ты сделал, полезно людям. У меня, например, первая гайка, сработанная моими руками, до сих пор хранится. Когда я ее нарезала-не поверила, долго присматривалась, где еще есть такие гайки. Вы не представляете, Витя; какое это ощущение! Как объяснить? Вот вам приятно, что ваши цветы понравились мне?

- Еще как, - признался Журка.

- Вот видите. А если не только мне, а многим людям.

У многих то, что сделано вами. И оно приносит им пользу и радость. Как это замечательно! Ведь правда? Чего ж вы молчите?

- Наверное. Я не испытывал.

- А сама работа. Это такая радость, Витя, вы не представляете! Берешь кусок металла, совершенно грубый, необработанный, и начинаешь точить его, шлифовать, сверлить. Пахнет окалиной. Стружка вьется колечками. Металл теплеет, нагревается, будто оживает в твоих руках.

Она говорила увлеченно, горячо. Глаза у нее блестели, лицо горело. Журка никогда еще не видел ее такой оживленной. Ему захотелось сделать ей приятное, чемто ответить на это оживление. Он вспомнил слова отца и сказал:

- Мой отец назвал рабочий класс "вечным деревом".

- А что? - Ганна секунду подумала, повела плечами. - Видите вон тот платан, огромный, ветвистый, такой могучий. Видите? Вот такое дерево, да?

- Не знаю.

- Нет, еще мощнее и действительно вечное, потому что наши руки всегда, и при коммунизме нужны будут, их не заменит никакая техника.

Журка рассмеялся, потому что так ее слова совпадали со словами отца, точно они заранее сговорились с Ганной, и так Журке приятно было, что он попал в самую точку.

-Вы приходите к нам. Вы сами увидите,-сказала Ганна, потому что ей показалось: он не верит и смеется над ее словами. - Знаете, какие у нас люди? Хотите, расскажу? Начальник цеха Кузьма Ильич. Он в войну в Сибири на морозе работал. Представляете, что это такое?

Руки металлом прихватывало. А работать нужно было, для фронта необходимо. И Кузьма Ильч-работал.

А после войны, между прочим, он заочный институт кончил. Рабочего человека любит. Если вы честно трудитесь, он вас от любой невзгоды грудью прикроет. А мастером у нас Дунаянц-горячий, вспыльчивый, но душа золотая! Если что - он с вами до вечера над чертежами просидит.

Журка жадно слушал, понимая теперь каждое слово и все представляя себе, о чем она говорила: огромный завод, светлый цех, вспыльчивого мастера.

- А наши девушки, - продолжала Ганна. - У меня три подружки. Самая закадычная - Галка, Хохотушка.

Посмотрите-не поверите, что на ее счету три рацпредложения. Днем веселая, не пикнет, а вечером... - Ганна закрыла глаза, улыбнулась. Воспоминания разбередили сердце. Так захотелось на завод, в бригаду, к подружкам.

Она хотела отложить цветы и смахнула сумку. На землю вывалились письма. Журка бросился поднимать их и успел прочитать два слова: "Энергетик", "Цыбулько"...

- Еще рассказывайте,-попросил он, подавая сумочку.

- Мы все очень дружны. Все "как один человек. Испытывали вы такое, Витя, чтобы твои мысли совпадали с мыслями друзей, твои стремления были и их стремлениями, твои чувства - и радость и горе - разделялись бы ими, как свои чувства. Испытывали?

- В команде, во время соревнований.

- Это все-таки не то. Игра прошла, и вы разошлись, разъединились. А мы работаем на одном заводе, в одном цехе, в одной бригаде, живем в одном общежитии, учимся в одном втузе. И в кино вместе, и в Дом культуры, и на самодеятельность. У нас Сеня на баяне играет, и Нелька и Нюся песни поют.

Ганна поймала себя на мысли, что она уже не для него, а для себя рассказывает, и чем больше рассказывает, тем сильнее хочется всех повидать и поработать со всеми.

- Ну еще, пожалуйста, - попросил Журка.

- Мы вот, знаете, Витя, соберемся вечером и начинаем соображать, что бы такое новенькое придумать? Не для денег, не для какой-то там славы. Хочется нам, чтоб лучше было, хочется почувствовать, на что мы способны.

Вот вам, наверное, хочется, чтоб больше очков было?

- Хочется.

- Вот так и нам...

- Жура!-прервал их резкий голос.

Журка так и обмер. Некоторое мгновение он колебался: отзываться ли? Потом понял: все равно от этого не уйти-обернулся. Шагах в десяти от скамейки стояла мать.

* * *

- Жура! - повторила она повелительно.

- Я сейчас, - буркнул Журка и пошел навстречу матери.

- Так вот ты как занимаешься! - сказала Нина Владимировна дрогнувшим голосом. - Так вот где бабушкины розы! Идем.

Но Журка не мог уйти, не сказав Ганне до свиданья.

Он вернулся к ней и, не поднимая глаз, не произнес, а простонал:

- Извините.

- Так вы совсем не Виктор,-сказала Ганна ледяным голосом.

- Честное слово...

- Вас зовут каким-то другим, каким-то птичьим именем.

- Я потом... Я все объясню.

Ганна схватила розы и попыталась вернуть их Журке. Он круто повернулся и чуть ли не бегом бросился от Ганны.

- Какой ужас! Какой ужас!-твердила Нина Владимировна сквозь слезы.

Они пришли домой. Нина Владимировна громко хлопнула дверью, точно хотела припечатать ее накрепко, чтобы уж не выпустить больше сына за свой порог. На стук из кухни выглянула бабушка. Журка еще раз заметил, что она сегодня обмякла и изменилась, как после болезни.