Владимир Попов - Разорванный круг

— Девушка, это для внутреннего употребления или наружное?

Продавщица посмотрела на него исподлобья и решила проучить шутника.

— В зависимости от умственных способностей покупателя.

Брянцева рассмешила такая молниеносная реакция, и, рассмеявшись, он вдруг почувствовал, что все не так уж мрачно.

Поднялся на девятый этаж гостиницы «Москва», где со вчерашнего дня его ожидал забронированный номер. По вестибюлю метался истерзавшийся от тревоги и длительного ожидания Целин. Большой щит, наспех обернутый бумагой и небрежно перевязанный веревками, стоял прислоненный к стене, нарушая торжественность обстановки.

Целин со всех ног бросился к Брянцеву:

— Ну как? Ну что?

— Успокойтесь. Будем работать по нашей технологии.

Достав платок, Целин вытер пот. Сегодня он не похож на замученного работой изобретателя — со вкусом одет, подтянут.

— Ух! — шумно выдохнул он. — А у нас решили бог знает что. Даже Кристича со мной командировали.

— Зачем?

— Как же, ведущий рабочий, исследователь. И дали наказ: в случае чего — прямо в ЦК.

— Вы ели?

— Нет.

— Поедим вместе. Пошли.

Осторожно, как драгоценную картину, внес Целин в номер щит, поставил в угол, где, по его мнению, он должен был находиться в полной безопасности, и только тогда снял шляпу, сбросил пальто.

— Крепко жали? — спросил он, усаживаясь.

Брянцев рассказал обо всем.

— Ух! — снова выдохнул Целин. — А теперь поедем в институт к Хлебникову. Жажду воочию увидеть Чалышеву, показать ей щит, наши материалы и посмотреть, какое у нее будет выражение лица.

— А покрышки?

— Их прямо с самолета повезли в НИИРИК. Своей машиной встречали. Эх, Алексей Алексеевич, надо было бы все-таки, чтобы нейтральная организация их испытывала. Вы еще не знаете, что такое честь мундира.

Когда пообедав, они грузили щит в ЗИЛ, подбежал Кристич.

— Что нового? — спросил он.

— Все по-старому, — только и ответил Брянцев и указал на заднее сиденье. — В институт с нами поедешь?

— А как же! Всю жизнь мечтал настоящий институт посмотреть. Храм науки. Для кругозора. И потом… доругаться нужно.

Брянцев обернулся, строго посмотрел на него:

— Высажу.

— Нет, нет, доругиваться не буду, — пообещал Кристич. Он знал характер директора — и мягкий и крутой.

Чалышева не ожидала такого нашествия и с любопытством смотрела, как вносили в ее лабораторию какой-то щит, как развязывали веревки, снимали бумагу. Когда упаковка была снята, ее взору предстала не особенно тщательно сделанная заводским плотником некрашеная рама, на которой были укреплены растянутые полоски резины.

— Я хотел бы пригласить сюда и Олега Митрофановича, — сказал Брянцев.

Чалышева повела плечами, показала на телефон.

— Приглашайте.

Хлебников попробовал сослаться на занятость, но вскоре явился, и не один, а с человеком в черной спецовке, с военной выправкой.

— Знакомьтесь, — сказал Хлебников, — Иван Миронович Апушкин, шофер-испытатель, бывший танкист.

Лицо у Апушкина суровое, смелое, честное, — лицо солдата. И руку он подавал приятно, повернув ладонью кверху, — так радушные хозяева приглашают дорогих гостей.

Целин и Кристич удовлетворенно переглянулись — хорош, мол, мужик, такой на разные фокусы не пойдет.

— Для чего притарабанили эту фисгармонию? — спросил Хлебников, взглянув на щит с натянутыми пластинами-»лопатками», действительно напоминавший деку какого-то музыкального инструмента.

Пропустить бы издевку мимо ушей, но это было не в характере Целина.

— Это гроб вашему гробу! — резко ответил он, показывая в сторону озоновой камеры, которая стояла в простенке между большими окнами.

— Ого! — усмехнулся Хлебников.

— Каковы вопросы — таковы ответы. — Брянцев заставил себя улыбнуться. — Но, может быть, для этой встречи мы выберем другие интонации?

Целин был слишком взволнован, чтобы вести разговор, и на помощь ему пришел Кристич.

— На этом стенде мы испытываем антистарители разных марок, — спокойно заговорил он. — Поскольку резина стареет от воздействия озона воздуха и солнечных лучей, мы и подвергаем наши образцы воздействию и того и другого в естественных условиях. Вы, конечно, понимаете, Олег Митрофанович, что это промежуточный этап наших исследований. Стенд у нас стоит на крыше и все время находится на солнце, а у нас солнечных дней в году столько, сколько в Кисловодске. В покрышке резина испытывает переменное напряжение. К сожалению мы не сумели сделать стенд с переменной нагрузкой, наша резина работает только на растяжение.

— Кто этот товарищ? — ни к кому не обращаясь, спросил Хлебников.

— Александр Нестерович Кристич. Рабочий — резиносмесильщик, — не без гордости ответил Брянцев.

— Я понимаю, что он трудится на рабочем месте. Но по образованию он… инженер?

— Десятилетка, — бросил Кристич и по выражению лица Хлебникова понял, что тот ему не поверил. — Теперь посмотрите образцы первого ряда. Это незащищенная резина, она почти разрушилась. Образцы второго ряда, с суперлюксом, дали трещины. Все остальные, с разным количеством нашего антистарителя ИРИС-1, неизменны.

— Ого, уже и фирменный знак обозначен! — не выдержал Хлебников.

Кристич будто и не слышал его замечания.

— Резина с содержанием одного процента ИРИС-1 лучше, чем незащищенная, но все же стареет. Два процента дают большую стойкость, три — великолепную, гораздо лучшую, чем суперлюкс, четыре — еще лучшую, но механические качества резины стали незначительно снижаться. Оптимальное содержание мы установили в размере три и одна десятая процента…

— Какой техникум кончили? — быстро спросил Хлебников, уверенный, что ему под видом рабочего подсунули квалифицированного специалиста.

— Три года в ИРИ в качестве исследователя.

Хлебников усмехнулся:

— ИРИ? Что это такое?

— Институт рабочих-исследователей, — пояснил Кристич.

Внимательно следивший за Кристичем Апушкин сдержанно улыбнулся. Ему решительно нравился этот рабочий парень лет двадцати трех — двадцати пяти с виду, но, судя по ухватке, старше, с болезненно бледным, нервным лицом. «Зубастый. Такому палец в рот не клади».

— А если потребуются более полные сведения — пожалуйста.

Кристич достал из портфеля, который не отдавал Целину, зная его способность терять все, кроме собственных брюк, два тома в коленкоровых переплетах и положил их на стол.

Хлебников прочитал тисненную золотом надпись: «Общественный институт рабочих-исследователей».

— Все всерьез, как у взрослых, — с улыбкой сказал он. — Но только почему институт? Написали бы «Академия». «Академия рабочих-исследователей». Здорово!

У Целина иссякло терпение.

— Гораздо серьезнее, чем у взрослых! — закричал он так, словно в комнате были глухие. — Гораздо! Во сто крат! Неизмеримо!