Юрий Рытхэу - Белые снега

Чуть поодаль сидел Иван и настороженно следил за чужим дядей, которого называли его отцом. Пэнкок ласково посматривал на сына и этим смущал его. Но когда мальчик поел с отцом из одного кэмэны — лед отчуждения растаял. Иван стал отвечать на вопросы и больше не плакал.

— Новые учителя приехали: Сергей Глотов и Татьяна Молина. Хорошие ребята, веселые. Наргинау по-прежнему играет на гармошке и в интернате работает.

Йоо рассказывала, а сама не сводила глаз с Пэнкока.

— Отец мне жаловался: попрекают его часто, что он держит сторону Совета. Особенно Омрылькот и Млеткын. Говорят: родство предаешь. Отказали ему от места в вельботе. Пришлось отцу идти к Вамче. А тот поставил его у кормового весла. Позор… И все же отец не пошел просить Омрылькота. А когда собрали сход и постановили взять у владельцев их вельботы и байдары, отец тоже поднимал правую руку. В ту ночь Млеткын долго камлал. Бубен его звучал громко. Наверное, нарочно, чтобы все слышали, он открыл настежь дверь и поднял переднюю стенку полога. А в довершение вдруг пошел снег. Такой был ясный, весенний день — и вдруг темнота и снег. Ветер налетел с юга. Сорвало крышу на интернате, куском железа разрезало собаку Кмоля… Ну и пошел шепот по селению: «Высшие силы рассердились на жителей Улака». Но постановление отменять не стали. Починили крышу. А лечиться теперь все больше ходят к Наталье Ивановне. Докторша наша. А парни, прослышав, что Утоюк женился на Лене Островской, воспрянули духом и стали ухаживать за докторшей. Но она пока никому предпочтения не отдает. А поет как хорошо… Сядут они рядом — Наргинау и она — и поют. Красиво… Да еще Драбкин помогает им на гармошке.

— Хорошо, значит, живете, — заметил Пэнкок.

— Да нет, — вздохнула Йоо, — что за жизнь без тебя!

— Вот теперь я буду учителем, — помолчав немного, сказал Пэнкок. — Я заезжал в Анадырь, и в округе меня назначили учителем. А одного из тех, кто сейчас здесь, отправим в Ванкарем: там открывается новая школа.

— Мой муж — учитель, — с гордостью прошептала Йоо. — Трудно поверить… — И она нежно улыбнулась ему.

Омрылькот проснулся среди ночи, прислушался: все в яранге спали. Он высунул голову в чоттагин и закурил. В темноте огонек трубки то разгорался, то прятался под пеплом.

Омрылькот почему-то вспомнил, как мальчишкой изучал под руководством покойного шамана Айе звездное небо. Долгими зимними ночами стояли они под удивительным шатром, украшенным сполохами полярного сияния, и Айе глухим старческим голосом рассказывал о звездах, накрепко приколоченных к небесному своду. Сколько же прожил старик? Ведь в юные годы Омрылькота Айе уже был глубоким стариком! Вот уж кто знал небо, кто умел точно предсказать, где будет летом какая звезда! Небо было для него живым. При известной доле воображения оно наполнялось людьми: мужчинами, женщинами, детьми, молоденькими девушками и немощными старцами. Там скакали олени, останавливаясь попить из Песчаной реки, там группа девушек, застенчиво прикрыв рукавом лицо, следила за молодыми парнями с натянутыми луками. Созвездия двигались вокруг Воткнутой Наглухо Звезды в течение суток, в течение года. Одни из них исчезали на время за горизонтом, потом снова появлялись. Но самыми важными считались незаходящие созвездия, по которым определялись все значительные события, повторяющиеся из года в год.

«Теперь улакским жителям светят другие созвездия. Вот Пэнкок привез весть о том, что над Москвой появилась новая звезда над Кремлем. Там, где раньше сидели царские орлы, зажглись красные звезды… Чудно. Разве может человек зажигать звезды? А вдруг они, эти большевики, и такое могут? Дерзнули же они отобрать вельботы у него, у Вамче… Конечно, где-нибудь в Москве вельбот не бог весть какое богатство, однако здесь совсем другое дело, здесь — это опора жизни. И когда эту опору выбивают из-под твоих ног — это жестоко. Как жить дальше? Оставаться опозоренным в этом селении?..» — занятый мыслями, Омрылькот забыл про трубку, и она потухла. Он чиркнул спичкой, снова разжег ее и глубоко затянулся.

Выкурив трубку, старик осторожно, чтобы не разбудить домашних, оделся и вышел на улицу.

Селение спало. Не было видно ни одного огонька. С моря тянуло ветерком: это хорошо, значит, моржи собираются на лежбище. Нынче моржа будут бить для товарищества. Потом соберут Совет. Совет товарищества и будет распределять добычу не по положению человека, не по его заслугам, а по его бедности. «Не понимают, безмозглые, что этим они потворствуют лени. Приучают людей надеяться на подачки. Когда-нибудь они крепко поплатятся за это. Вырастет новое поколение лентяев, надеющихся только на чужой труд, умножатся люди, привычные к тому, что за них кто-то работает, вот тогда и придет настоящая беда. Тогда это их товарищество будет делить одну нерпу на все селение…»

Глаза Омрылькота привыкли к темноте.

Стараясь не шуметь, он спустился к берегу и подошел к своему вельботу.

Судно стояло на подпорках и на деревянных катках, подложенных под киль. Белый корпус светился на фоне черных волн. Сердце у Омрылькота сжалось, ослабели ноги.

В тайнике, под носовой площадкой, он нащупал деревянное тело иныпчика-касатки, охранительницы судна, и положил за пазуху. Холодное дерево коснулось тела, заставив старика передернуть плечами. «Нечего теперь иныпчику делать на вельботе…»

Нет… Омрылькот не мог просто так уйти от родного судна. Слишком оно ему дорого. Он провел рукой по белому борту, не спеша опустился на гальку.

Среди множества судов, выставленных на продажу на песчаном берегу залива Нортон в Номе, Омрылькот сразу же приметил этот вельбот. Было что-то особенное в линии его бортов, в закруглениях на носу и на корме. Омрылькот тогда не стал даже рассматривать другие суда, он сразу же подошел к облюбованному вельботу и вырезал на черном обводе борта маленький знак иныпчика.

Вельбот стоил ему не очень дорого. Он не отдавал за него последнее, как Вамче. В тот год Омрылькоту повезло: он поймал полторы сотни белых песцов и, кроме того, выменял у знакомых оленеводов на «огненную воду» еще полсотни. С двух убитых китов он, как владелец байдары, взял себе ус. И потом у него накопилось много моржового бивня, который охотно брали американские торговцы. Омрылькот не стал менять все это на вещи, как часто делали его земляки, он продал на бумажные доллары всю пушнину, китовый ус и моржовые клыки. Причем, он не сразу соглашался на предложенную цену и даже несколько раз делал вид, что собирается уезжать обратно на свой берег. Торговец волновался и понемногу набавлял цену. И в результате Омрылькот не только обзавелся вельботом, но и нагрузил его покупками, которые потом с выгодой продал своим же знакомым. Он прикинул, что если торговать разумно, то можно вернуть целиком истраченное на покупку вельбота.