Всеволод Иванов - Иприт

Но говорить ему в противогазе трудно, и он робко снимает громадный колпак.

— Помолись за меня, Рек, — говорит он, — ей-богу, мне здесь трудно. Если бы не монголка, влюбленная в меня, я не знаю, как бы я прожил. Она похитила меня во время праздника, она…

Вопроса мы не слышим.

Ганс краснеет.

— Но, господи, как ты мог так подумать?! Что бы я, Ганс-Амалия Кюрре, мог жить с желтой женщиной?..

Ганс некоторое время молчит.

— Не знаю, согласится ли она. Но разве это единственный способ выбраться из ледников? Здесь, на льду прекрасно может спуститься аэроплан, мы даже, если понадобится, войлок ему постелим, он может захватить меня в Германию.

Ганс торопится, неловко шепчет извинения.

— Конечно же, конечно… я пошутил… я, конечно, согласен… И она, думаю, согласится…

Вечером желтолицый, обросший белобрысым волосом проповедник вышел на пастбища говорить о боге. Он заметно терялся, а киргизы думали — на него нашел святой дух.

Рядом с ним нетерпеливо переминалась с ноги на ногу стройная рыжая лошадь.

— Дети, — прокричал он в микрофон, — большевики уничтожают нас, окрасив свои самолеты в голубой цвет бога Река. Красные сами хотят разводить стада, и вот бог Рек приказал мне передать вам…

— Говори, говори подробно о боге Реке, — кричала ему толпа.

— Бог Рек через пятнадцать минут будет сам говорить, воплотившись вот в этой рыжей лошади. Слушайте все его приказания.

Проповедник обтер лоб платком и прошептал:

— Не умею я говорить с эстрады, ужасно плоско получается. Разве пока что им о гребенках ввернуть.

Он воодушевился, даже подпрыгнул и разгладил свою неимоверную бороду.

— Я, как пророк, категорически заявляю вам. Употребляйте впредь только гребенки универсаль Эдгард и К°. Такая гребенка не хуже самых лучших гребенок пальмового дерева. Она не режет волос, делает его эластичным и не шаблонно курчавым. Нет, волос только лоснится, пушистый, и в легких, гармонирующих с настроением души кольцах…

Он продолжал со всем жаром и пылом разъяснять прелести гребенок великого Эдгарда, но тут лошадь вдруг раскрыла рот, и огромный бас полился по пастбищам:

— Киргизы! Народ степей! Слушайте, что говорит бог Рек. Киргизы! Требуйте ликвидации города Ипатьевска, требуйте заключения мира, ибо иначе я сделаю все колодцы горькими, и вы вымрете, как трава под саранчой.

Толпа упала на колени.

Лошадь мотнула головой, рыгнула на всю площадь и замолчала.

— Веди нас, — закричала толпа. — Веди куда хочешь, великий пророк и вождь.

Ганс расправил бороду и не без достоинства сказал:

— Что ж… поведем. Только про гребеночки-то не забудьте…

Громадная орда на верблюдах, потрясая самодельными пиками, спускалась с гор. Скрипели неподмазанные арбы. Всадники, потрясая укрючинами, с дикими воплями носились по трактам.

Ганс ехал впереди в плетеной из тростника тележке, называемой на Востоке коробком, и чувствовал себя Атиллой. Есть же в немецкой крови, действительно, что-то от гуннов!

Несколько красноармейских постов было разоружено.

Из Ипатьевска прибыла делегация от паритетного правительства Киргизской республики. Восставшие потребовали разоружения Ипатьевска и немедленного мира с Антантой. Ганс руководил восстанием, сидя на лошадиной шкуре, неловко скорчив ноги.

Ровно в пять вечера говорила рыжая лошадь, воодушевляя восставших на подвиги. Ровно в такое же время каждый раз исчезала киргизка.

Заливаясь слезами, передавала она через микрофон в радио слова бога Река, записанные раньше Гансом на бумажку. Ей было жалко и потерять свой народ и жалко потерять любовь Ганса.

Оттого-то казалось киргизам, что бог говорит с ними постоянно в слезах.

— Какой жалостливый, — восхищались киргизы.

На пятый день наступления они пришли в плантации, окружавшие Ипатьевск. Никаких приготовлений к их встрече не было заметно.

Вдали дымились трубы химических заводов. От такого спокойного дыма киргизам стало страшно.

— Не спросить ли нам у рыжего бога-лошади, что нас ждет, — начали говорить они.

— Победа, — ответил немедленно Ганс. — Вперед.

Вдруг лошадь передового всадника запнулась и чихнула.

Всадник тоже чихнул. Он оправился и помчался было вперед. Но лошадь опять зачихала.

— Что, табак гниет, что ли? — сказал всадник.

Он оглянулся. На далекое пространство все чихало. Чихали лошади, собаки, кошки, люди. Прыгали в седлах, на телегах. Оружие валилось.

И чиханье охватывало все сильнее и сильнее. Казалось, небо над ними чихало, обрызгивая их слюной.

И тогда, кидая ружья, пулеметы и знамена с лозунгами Кюрре, восставшие побежали. И сам пророк, неудержимо чихая, гнал свою лошадь прочь от Ипатьевска.

— Формула чихательного газа… — бормотал он, — формула чихательного газа… Нет, не могу вспомнить формулу…

Никто за ними не гнался. Город вдали лежал такой же спокойный.

Вверху, в горах, когда припадки чиханья прошли, киргизы вдруг почувствовали недовольство Гансом.

— Где твой рыжий бог?.. Почему ты, пророк, чихал? Пророк не чихает, разве можно пророку чихать?

На рыжем коне уехал пленный красноармеец, увезя для музея знамя Кюрре.

Подзадоривая толпу, носился в ней горбатый китаец.

— Обманула… она всегда обману… — бормотал он, указывая на свой горб.

Ганс подбежал к радио.

— Дайте Река… Лондон. Париж. Нью-Йорк. Нету? Ну, тогда Гамбург. Ну, какой угодно. Ганс-Амалия Кюрре просит Река…

Но тщетно взывал он. Бог Рек молчал. Он давил кнопки, кричал, топал ногами.

А из толпы молчаливо и угрюмо ожидавших киргизов выглядывало саркастически улыбавшееся лицо китайца Син-Бинь-У.

— Они идут, — сказал Нетлох, прислушиваясь к шуму пропеллеров в радиоприемнике, — вероятно, сейчас они летят над Скандинавией.

— Они не застанут нас врасплох, как Ленинстрой, — сказала Наташа, — пока они не поставят на аэропланы паровые двигатели или не перейдут к статическим магнето, мы всегда сможем заставить их снизиться.

— Ваше русское «пока» мне не нравится, — возразил англичанин, — оно недостаточно точно для войны и науки. Это «пока» будет короткое. Я напрасно отпустил того шпиона, который залетел к нам тогда, я стал слишком сентиментален, а он напомнил мне мою молодость. Опыт над статическим магнето делали в России уже в 1912 году, и патент был куплен за границу — для того, чтобы новые магнето не стали конкурентами фирмы Боша и Эйзмана. Это обычный способ солить патенты. О паровых двигателях для аэропланов тоже говорят уже давно, не забывайте, что при них аэроплан не теряет в силе мотора на большой высоте. Я предвижу время, когда паровой двигатель, вытесненный тепловозами с поверхности земли, переживет свою вторую молодость в воздухе. Нет, я сентиментальничал не вовремя, нужно было, по крайней мере, задержать этого дурака, а я вместо этого только показал ему фокус и отпустил.