Всеволод Иванов - Иприт

Но с крыши вдруг раздался выстрел, один, другой, третий.

— Они отстреливаются, — простонала женщина. — О, мой Тарзан! — И она зарылась с головой в подушки кровати.

Между тем Пашка и Рокамболь печально сидели на крыше.

Над ними висели в воздухе аэропланы, все улицы были залиты народом.

— Не уйдем, — печально сказал Пашка, — ну, попугаем.

И он бросил вниз еще несколько электрических лампочек, найденных в бельевой корзине на крыше.

Атакующие ответили беглым огнем и пошли на приступ.

— Сдаетесь ли вы, мистер? — кричали с воздуха.

— Никогда! — ответил Пашка.

Струя воды была ему ответом. Несколько пожарных частей города заливали крышу мощными потоками воды из насоса. Вода поднималась и наполняла плоскую крышу, со всех сторон окруженную балюстрадой.

Тщетно Пашка рвался к краю — напор воды сбивал его, задыхающегося, на середину.

Воды было уже столько, что приходилось плавать. И Пашка плыл, сидя на спине Рокамболя. Со всех сторон к дому были приставлены пожарные лестницы, и одновременно с аэростата сбросили сеть.

Пашка был пойман.

Рокамболь еще бился.

Раз! раз!.. рвал он сеть когтями и вдруг вырвался, быстрым прыжком соскочил на соседнюю крышу, оттуда на дерево бульвара.

— Лови! — закричал Лондон.

— Лови! — набирали уже наборщики экстренных выпусков…

— Не поймаешь, — засмеялся закутанный в сети Словохотов, — он к нашим ушел.

Не разматывая сети, полицейские бросили Пашку в автомобиль. Машина мчалась между двумя рядами толпы, кричащей: «Да здравствует полиция!..»

— Вы будете допрошены в течение двадцати четырех часов, — произнес чиновник, принимая Пашку. — Отведите его в верхнюю камеру.

Очутившись в небольшой, залитой светом луны комнате, Пашка почувствовал себя пьяным…

— Где Рокамболь? — кричал он, стучась в двери, — где Рокамболь? Долой империалистов, бессонные сволочи!.. — Потом он успокоился и запел песни, которые старался не петь уже полгода. — Над нами наше знамя реет… — начал он.

— Вот вам товарищ, мистер большевик, — прервал его, входя, тюремщик, ведя за собой скованного Рокамболя. — Весь Лондон, мистер, восхищен вашей удалью, собирают даже деньги на вашу надгробную плиту. Я рад доставить вам удовольствие увидеть друга перед смертью. Медведя, говорят, поймали, когда он уже переодевался для побега.

Дверь закрылась.

Звеня кандалами, Рокамболь подошел мелкими шагами к своему хозяину и зарычал жалобно.

— Рычи, милый, — ответил ему матрос, — рычи, зверюга, нет для нас на земле справедливости.

Луна сверкала, небо в высоком и узком прорезе окна казалось серебряно-голубым.

Словохотов подтянулся на руках и влез на подоконник.

— Одиннадцатый этаж, — сказал он, — и только карнизик… не уйдешь. Ну, будем спать… Памятник на могиле нам обеспечен.

Луна светила ровно и театрально. Покой охватывал Пашку. Он положил голову на спину медведя и заснул, еще раз порадовавшись, что он не привил себе изобретение Монда.

…………………………………

— Хольтен, товарищ, который час? — вскричал Пашка, просыпаясь под каким-то сводом.

Молчание и равномерный шум…

— Эй, Рокамболь, подай туфли…

Молчание и шум…

— Тюремщик, — завыл матрос, вспоминая все сразу, — гад ползучий, почему я в карцере — давай чаю…

Молчание.

— Расшибу!.. — И Пашка вскочил.

Ничего невозможно понять, свод над головой… горят лампочки, а внизу журчит вода…

— Тюремщик, чаю! — еще раз закричал Пашка.

Нет, это не тюрьма…

Пашка бросился вперед… Камень под ногами… Вода журчит… еще несколько шагов…

Воля, Лондон, утро — понял он… а свод сверху — Лондонской мост…

— Но кто освободил? Где Рокамболь?

В воздухе слабо пахло духами…

— Сусанка! — сказал Пашка, улыбаясь, — выручила… Непонятно… Жалостливый народ — бабы.

И не был ли он прав?

Ганс растерянно стоял перед молчавшим радио. Дело в том, что Россия, выпуская токи разной длины, препятствовала телеграфированию. Рыжая лошадь исчезла. Но дело вовсе не в рыжей пророчествовавшей лошади. Мало ли коней!

Охваченный злостью к Ипатьевску, занятый организацией восстания, Ганс забыл протелеграфировать своей фирме секрет гребенок.

И не то что забыл. Он мечтал сам попасть туда и лично вручить формулы.

Иначе ему не выбраться из России.

Теперь все мечты погибли.

Позади толпа, и в ней блестят странно знакомые глаза горбатого китайца.

И вдруг Ганс вспомнил, чьи это глаза.

Да, Гансу придется опять бежать. Ему, кстати, и надоела со своей невероятной пылкостью киргизка. К тому же странно стал побаливать хребет.

Ганс вдохновенно обернулся к толпе. От пристального взгляда китайца он растерялся на секунду, но затем закричал:

— Бог не хочет говорить, когда среди вас есть предатели его святого дела.

— Кто предатель?

— Где ты, волосатый, видишь предателей?

Ганс указал дрожащим пальцем на китайца. А вдруг у того нет документов?..

— Обыщите карманы этого человека, и вы найдете доказательства…

Злобный рев был ответом на его слова. Он не ошибся.

Зеленый мандат китайца показался в воздухе.

— Я иду за другой лошадью, пока вы с ним расправляетесь, — сказал Ганс.

Несколько цепких рук охватили китайца, подняли было на воздух, чтобы ударить о камни, но китаец завопил:

— Смотрира внут!

Посмотрели внутри мандата. Там лежало удостоверение на право переговоров с шайкой ледника Ууота-Тоба. Предав в руки ГПУ главарей, шайка может идти на все четыре стороны.

И тогда киргизы проговорили с достойным благородством:

— Бери, он нам и самим надоел.

— Где же он? — спросил китаец. — Мне его или живого или…

Ганса нигде не было.

Далеко внизу мчалось, порхало облачко пыли.

Киргизы кинулись к лошадям.

Арканы перерезаны, и лошади, обрадовавшись свободе, ускакали в степь.

Кинулись к мотоциклу китайца.

Мотор загудел, побежал по тракту, но не промчавшись и полверсты, остановился. Не было бензина. Китаец кинулся к запасному бидону. Там торчали только перерезанные ремни. Китаец побежал обратно в аул.

Нигде не было бака.

С собой Ганс его не мог увезти, слишком тяжел и неудобен.

Глухие стоны донеслись из одной юрты.

Китайцу стало тоскливо, и он пошел в юрту, надеясь встретить там горе еще больше своего и тем утешиться.

Страшное зрелище предстало пред его глазами.

На кошме валялась Кызымиль и рядом с ней бак бензина. Пустой.

— Куда бенсина? — прорычал китаец.

Кызымиль, возлюбленная, покинутая Гансом, указала на свой живот. Несчастная вздумала отравиться бензином!

— Неужели псе?