Григорий Ходжер - Амур широкий

— Ты закончишь, отец Нипо, закончишь. О чем сказка?

— О Ленине, отец Миры. Как пришла новая жизнь, так и обдумываю эту сказку… не закончил.

— Хорошая думка у тебя, очень даже нужная. Тебе нельзя уходить в буни, пока не закончишь сказку.

— Другие сказки я не так мучительно обдумывал. А эту никак не могу закончить… несколько лет думаю.

— Ты ее кончай, отец Нипо, сказки остаются нашим детям.

— Ты прав, отец Миры, люди смертны, все мы умрем. Но сказки бессмертны, как солнце. Сказка никогда не умирает.

— Теперь мы научились еще писать, не надо в голове все держать, запишут умные люди твою сказку о Ленине.

— Правильно, надо записать…

«Не поймешь его, — думал Пиапон, глядя на бледное лицо Холгитона, — о смерти говорит, а сам о бессмертной сказке, о Ленине думает. Как это у него совмещается смерть и бессмертие — не поймешь».

— Хорошо, что принесли русские люди нам грамоту, — продолжал Холгитон. — Очень хорошо. У меня есть старая легенда о грамоте. Наши предки, по легенде этой, знали грамоту. Хочешь, расскажу? Мне лучше стало. Всегда так, как поговорю с тобою — так легче всегда. Тогда, помнишь, когда Полокто с женой Гэйе меня оплевали при народе, тогда тоже ты успокоил. Ох, как тогда я осерчал, сейчас даже помню. Ну ладно; расскажу тебе легнду покороче. Там говорится, что была у нас грамота, да потеряли ее, когда переплывали море. Теперь я закончил бы так. Плавала эта грамота десятками, сотнями лет, плавала по морю. Находили ее люди, глянут на нее, да и выбросят, потому что зачем им такая непонятная грамота? Ни к чему. Находил грамоту и царь, тоже повертел, повертел, взглянул на своих слуг, говорит: «Чья эта грамота?» Отвечают ему слуги: «Это нанайская грамота. Живут эти дикие люди на Амуре. Зачем им, диким таежным людям, грамота?» — «Правильно, — говорит царь, — незачем диким людям грамоту иметь». И выбросил опять в море грамоту. Попалась наконец наша грамота Ленину. Он взял ее в сильные свои руки, взглянул на нее зоркими глазами, прочитал и говорит своим помощникам: «Эта грамота, друзья мои товарищи, нанайская, а народ этот живет на Амуре, охотится этот народ и рыбу ловит. Бедно очень живут они, всякие злые торговцы их обижают, обманывают. Помочь надо, други мои товарищи, этому народу нанай. Сперва выгоним торговцев, кровососов-обманшиков, принесем им, нанай, новую жизнь, а чтобы научились они сами по-новому жить, сами чтобы хорошо стали жить, дадим вот эту грамоту им. Только грамота эта, друзья мои товарищи, не годится для новой-то их жизни. Надо эту грамоту совсем обновить, по-другому переделать. Отдадим, друзья мои товарищи, эту грамоту ученым людям, пусть они перепишут ее заново, сделают ее на наш, советский лад и передадут ее древнему народу нанай».

Выполнили друзья-товарищи Ленина его слова, переделали древнюю грамоту на новый лад, на советский. И принесли они эту грамоту нам и сказали: «Учитесь, добрые люди нанай, учитесь по-новому жить, так велел Ленин передать свои слова. Сами стройте свою жизнь по-новому, по-советскому, а, для этого учитесь и учитесь, не жалея себя, сердца своего». Так бы я закончил эту легенду, — устало проговорил Холгитон.

— Отец Нипо, ты же новую сказку рассказал! — воскликнул Пиапон. — Это же и есть сказка о Ленине.

— Нет, это не та сказка, о Ленине другая есть, лучше этой. А это, говорю тебе, окончание на мой лад старой легенды о грамоте. Была такая легенда.

— Хорошая сказка, отец Нипо, очень хорошая. Надо бы записать ее…

— Правильно, отец Миры, надо записать, потому что это моя последняя сказка, больше вы не услышите…

— Ты опять за свое, — нахмурился Пиапон, — вылечат тебя. Повезем к большим докторам…

— Доктора — это хорошо.

— А что тебе надо еще?

— Я тебя позвал, чтобы честно поговорить, отец Миры.

Пиапон насторожился, потому что знал, за такими словами старика последует какая-нибудь несуразица.

— Знаешь ты меня, никогда я не обманывал людей, не делал за их спиной плохое, — продолжал Холгитон, — сейчас тоже не хочу за твоей спиной плохого делать. Ты говоришь — доктор хорошо. Согласен, но шаман тоже неплохо, а вы всех их уничтожили.

— Как уничтожили?

— Отобрали у них все, это все равно, что уничтожили. А я хочу позвать шамана. Ты молчи, отец Миры, выслушай. Последний раз прошу тебя, может, никогда я больше с тобой не буду разговаривать. Кто знает. Последний раз прошу…

— Много у тебя этих последних, последний раз просился в тайгу, а потом еще просился…

— Так было, потому что живой я был, а теперь, может, умру. Последний раз потому прошу. Разреши пошаманить, не могу я умереть без шамана, привык я к нему. Разреши, потом к доктору повезешь. Ладно?

— Как я могу разрешить, когда им запрещено шаманить?

— А ты не замечай.

— Как это не замечать? Слепой, глухой я, что ли?

— А ты на время, пока шаман камлает, ослепни и оглохни.

— Нехорошо, отец Нипо, не ожидал я такого от тебя. Сам утверждаешь, что ты честный человек, а меня толкаешь на что?

— Никуда не толкаю, ты, может быть, совсем не знаешь, что у меня шаманить будут. Не было такого разговора. Ты сегодня уехал в Малмыж или на рыбалку и ничего не знаешь. Понял? Последний раз прошу тебя, — лродолжал умолять Холгитон; зная неуступчивость Пиапона, он даже прослезился.

Пиапон поморщился, он думал, как ему выйти из дурацкого положения, в которое ставит его Холгитон, тот Холгитон, который минуту назад так хорошо и проникновенно говорил о новой жизни, с ходу сочинил великолепную сказку о Ленине. Что же делать, как быть с просьбой старика?

— Где найдешь шамана, их ведь нет, — произнес он, обдумывая следующий свой шаг.

— Найду, отец Миры, найду, — обрадовался Холгитон и даже сел на постели. — Ты согласен? Да?

— Ничего не согласен, но я наступлю на свою совесть из-за тебя только потому, что ты дорог мне. Завтра я буду у тебя, отвезу в Болонь. Нет, я сейчас выезжаю сам в Болонь, привезу завтра Бурнакина. Я тебя не слышал, я не знаю, что у тебя ночью будут шаманить.

Пиапон, озлобленный на самого себя, ругая себя за мягкотелость, пошел в контору правления колхоза. И, только усевшись за стол, вспомнил, что не спросил у старика, что у него болит.

Холгитон вслед за Пиапоном пригласил Хорхоя. G молодым председателем сельсовета старик не стал церемониться.

— Хорхой, я позвал тебя по важному делу, — сказал он, усадив Хорхоя перед собой. — Я тяжело заболел, умру, наверно. Перед смертью хочу, чтобы шаман покамлал. Молчи! После скажешь. Тебе хорошо, ты поздно родился, был бы я твой ровесник, может, тоже пошел бы с шаманами бороться. Но я старый, собрался вот умирать. Верю я шаманам, привык к ним. Ты знаешь, я верующий человек, верил русскому бачика, верю шаманам, из Маньчжурии привез веру. Так что ты разреши последний раз послушать шамана. Ты закрой уши, закрой глаза, и все будет хорошо.