Александр Золототрубов - Тревожные галсы

— Виделся с твоими...

— Как там они? — оживился Гончар.

Каштанов разжал губы:

— Мать болеет. Сделали ей операцию... Она все еще в больнице.

Костя помрачнел.

— Не волнуйся, — успокоил его Каштанов. — Аппендикс вырезали. Теперь она поправилась. Я не хотел тебе все это говорить, и отец наказывал молчать.

— Спасибо, Семен, спасибо. — Голос Гончара дрогнул. — Я не знал, что она болеет. Она мне писала другое...

— Малыш твой загорел, вытянулся, — продолжал Каштанов. — И весь в тебя, даже родинка под правым глазом, как у тебя. Издали увидел меня и с криком «папка приехал!» бросился навстречу. А потом понял, что обознался, замер на месте...

— А где он живет, ведь мать-то в больнице? — спросил Костя.

— У нас. Сестренке-то моей семь лет, вот они и бегают на речку.

«У чужих людей живет, — вздохнул Костя. — Нет уж... Я больше терпеть это не стану. Или семья, или траулер. Так и скажу ей...»

Каштанов достал из чемодана сверток:

— Это тебе, Костя. От матери. Ты же любишь сало?.. Ну, а как тут вы? Надя что, на «Горбуше»?

Костя замялся:

— Скоро уйдет на берег. Куда ей рыбачить? Семья...

— И верно, чего ей там? — подхватил Каштанов. — Уж если родила, то воспитывай. Я так мыслю... Да, а Глаша обещает мне сына... Страсть, как люблю детишек! Ну, будь...

Они распрощались, и земляк ушел. А Гончар так и остался стоять. Небо плотно затянуто тучами. Хмурое и тоскливое. Капли дождя гулко стучат по палубе, а матросу казалось, что они западают в душу, холодят ее.

Он думал о матери, остро ощущая, как в груди появилась какая-то тяжесть; ему вспомнилось ее последнее письмо; она сообщала, что жива, здорова, ходит с внуком на речку, загорел он, сил набрался.

«У меня, сынок, все думы про тебя да твою Надю. Как отслужишь свое, возвращайся в родное село. Все тут наше — и земля, и колхоз; корни тут наши, сынок, так что свою думку остаться на корабле — забудь. Вот умру я, похоронишь меня, а тогда поезжай хоть за три моря...»

Вот она какая мать — болела, а в письме — ни слова. Конечно, прожить можно и без моря, Костя и не собирался оставаться на корабле он просто спрашивал у матери совета, куда ему податься после службы. А она решила, что он остается. Нет, Костя вернется домой; мать там одна, старенькая уже, и он должен быть рядом. Еще на той неделе он сказал своей жене, чтобы уходила с траулера, есть работа и на берегу. Спорить с ним она не стала, только с улыбкой заметила: «Заработаю деньжат, пока ты на корабле, а потом уедем от моря».

Костя размышлял, что ему теперь делать? Надо бы забрать сына, а то матери нет покоя.

«Схожу-ка я к своему командиру», — решил он.

Костя постучал в дверь:

— Разрешите, товарищ старший лейтенант?..

Грачев только что вернулся с «Гордого», где флаг-связист проводил разбор учения, и теперь делал пометки в своей рабочей тетради. Отложив бумаги в сторону, он кивнул матросу.

— Что у вас?

Гончар неловко помялся:

— Просьба у меня к вам...

— Какая? Да вы садитесь...

И Гончар рассказал все, что услышал от своего земляка.

— Домой вам надо съездить, — сказал Грачев. — Проведать мать. Моя вот тоже живет в деревне, а сюда никак не хочет. Всю жизнь провела в селе. Оно ей — как море для нас. Ждет меня в отпуск, но поеду я, видно, еще не скоро. А вы, — он сделал паузу, — можете ехать сразу же после испытаний оружия.

— Мне бы сейчас сына забрать, день-два погостить и — на корабль, — сказал Гончар.

— А почему бы Наде не съездить? — спросил Грачев. — Я готов попросить капитана траулера. Серов мне не откажет.

Гончар не сразу ответил. Он размышлял. Он был однажды у капитана, и тот разочаровал его. «Я не стану возражать, если Надя уйдет с траулера. Но позвольте, ради чего уходить? Щи готовить вам да варить кашу? Сам ведь все время на корабле, а сын у бабушки».

В тот день Костя чуть не поссорился с женой.

Она на рассвете ушла на судно, когда он еще спал. На столе оставила записку:

«Костя, дорогой, я тебя люблю. Вернусь с промысла, и тогда поговорим. Целую. Твоя Белозубка».

— Он вредный, Серов. — Гончар взглянул на Грачева; у того вопросительно сдвинулись брови.

— Серов не такой, — возразил старший лейтенант. — Вы просто его не поняли.

Матрос промолчал.

— Ну вот что, — Грачев встал. — Я доложу командиру, и если он даст вам добро съездить домой, не стану возражать.

— Спасибо, товарищ старший лейтенант. — Глаза у матроса заискрились.

Он вышел, и в каюте стало тихо, даже слышно, как за бортом плескалась вода. Грачеву было не по себе, и все же он решил сходить к командиру.

А в это время Скляров беседовал с замполитом о том, как матросы действовали в море по уничтожению мины. Леденеву не понравилось то, что Скляров заранее, как он выразился, «настроил людей на мирный лад», сообщив им о том, что мина учебная и не представляет опасности...

— Зря, Павел Сергеевич, осторожничаете...

Слова Леденева словно хлыстом ударили Склярова; веселость с его худощавого лица мигом сошла, взгляд стал цепким и неприступным.

— А что, по-вашему, надо было оставить запал? — холодно спросил он, все еще недоумевая, к чему клонит замполит, может быть, ему стало жаль Кесарева, который весь промок в шлюпке, пока матросы подвешивали к «рогатой смерти» подрывной патрон? Или у Леденева заныла душа, когда он увидел кровь на руке у Черняка? Ну и что тут особенного, шар оброс острой ракушкой, надо матросу быть внимательным. Скляров, не глядя на своего собеседника, глухо добавил:

— Терять людей в мирное время никто не дал нам права. Это не мои слова — командующего.

— Не надо прятаться за слова командующего, — возразил Леденев. — Сказаны они были по другому случаю. А вы, Павел Сергеевич, просто боитесь уколоть себя... — Замполит не договорил, но Скляров и так все понял.

— Позвольте, откуда вы взяли, что я осторожничаю? Нет, Федор Васильевич, вы просто не поняли меня. Мина — оружие небезопасное, малейшая неосторожность — и конец. А кто должен предупредить людей, уберечь их от опасности? Я, командир.

— Предупреждать моряков как раз и не надо, — возразил Леденев. — Когда человек видит перед собой опасность, он действует собранно, внимательно, нервы у него напряжены до предела, он переносит психологическую нагрузку. А скажи ему, что вот эта мина учебная, — никакого проку от этого не будет. Принимать меры, исключающие всякие неожиданные сюрпризы, разумеется, надо. Но человек должен осознать опасность, тогда он будет готов к решительным действиям! Так что, Павел Сергеевич, ваша точка зрения нуждается в коренной поправке. Или вот, допустим, я, командир, дал в руки солдата оружие, с которым он не умеет обращаться. Боец сознает опасность — надо стрелять из него по настоящему врагу, в противном случае его самого убьют. Сознает это, а стрелять не умеет, не знает, как владеть этим новым оружием.