Эдуард Русаков - Театральный бинокль.

— Как это?

— Ну, о л ю б в и.

— Дак чего там читать?.. и так все ясно. Банально, как банан, — сказала Любаша презрительно.

13.20—13.55

Ракитин решил заскочить к Надежде. Так звали девушку, двадцатилетнюю студенточку, в которую он был безнадежно влюблен. Вчера он случайно узнал, что она заболела, — встретил на улице поэта Закатова, руководителя литературного объединения при газете «Кырская заря», и тот сказал ему: «Надюша болеет», — «Откуда вам это известно?» — ревниво спросил Ракитин. «А я только что от нее», — сказал Закатов и умчался куда-то, махнув на прощанье рукой.

И Ракитин и Надежда были членами литобъединения. Там и познакомились в прошлом году. Надежда сразу ему понравилась — похожая на девочку-десятиклассницу, с постоянным прищуром светло-карих насмешливых глаз, с закрывающей лоб челкой, которую она то и дело отбрасывала резким жестом. Присмотревшись к ней, Ракитин понял, что его больше всего привлекает в этой девушке: странное сочетание прихотливой изменчивости, избалованной капризности и простодушной открытости, беззащитности. Вскоре после знакомства он узнал, что Надежда — сирота, совсем недавно потерявшая родителей: отец с матерью погибли в автомобильной катастрофе. До этого все трое жили в другом городе, но после страшной смерти родителей Надя не захотела оставаться в опустевшем доме, уехала в Кырск, поступила в педагогический, на филфак, сняла комнату в коммунальной квартире.

Когда Ракитин впервые услышал от Надежды об этой трагедии, он не смог произнести ни слова сочувствия, а только приглушенно охнул от острой жалости, сжавшей его сердце. Ему в тот миг захотелось обнять, приласкать одинокую девочку... а уже в следующее мгновение ему захотелось объясниться ей в любви. Но он, разумеется, не сделал ни того, ни другого.

...Ракитин подошел к дому, где жила Надежда, поднялся на пятый этаж, приблизился к двери коммунальной квартиры, протянул палец к белой кнопке звонка — и замер, пронзенный внезапной догадкой: «Все ясно! Как я сразу, дурак, не понял? Между ними что-то есть. Закатов не зря вчера был у нее. И как я раньше не догадался?..» И Ракитин вспомнил, как на заседаниях литобъединения замирала-застывала Надежда, как напрягалась ее тонкая шея, едва появлялся в дверях Закатов — усатый, насмешливый, обаятельный...

Ах, Надежда... как ты неосторожна!

Ведь не так уж проста и совсем не глупа — только прикидываешься капризной кокеткой... Но я знаю, знаю, я чувствую твой острый ум!,. Как ты могла, Надежда? Как ты могла — клюнуть на эти пошлые усы?.. На дешевую риторику, на снобизм самовлюбленного псевдопоэта... — как ты могла так промахнуться?..

Ну, конечно же! Она и на литобъединение ходила только ради того, чтоб увидеть Закатова... а ради чего еще?! Ведь ни разу не дала на обсуждение свои стихи, никто их никогда и не видел... да есть ли они вообще, ее стихи?.. Существуют ли?

Да — ради Закатова... Да. Да.

Нажал кнопку звонка.

Дверь отворила соседка, молча кивнула, исчезла в кухонном тумане.

Ракитин прошел по коридору, ныряя-лавируя между сохнущими простынями и рубашками.

Постучался.

Услышал голос Надежды — «да!» — и вошел в ее комнату.

Было жарко и душно.

Надежда лежала, закутавшись в теплое одеяло, горло замотано полотенцем, лицо красное. Большие карие глаза — круглые, как у ребенка. Озорная челка.

— Здрасьте, Ракитин, — сказала она хрипловато. — Разве у вас нерабочий день?

— Обеденный перерыв, — ответил он, приближаясь к постели и опуская авоську с яблоками на тумбочку. — Вот... принес вам фрукты. Витамины. Ешьте, пожалуйста. Как говорится, на здоровье.

— А как вы узнали, что я болею? — удивилась Надежда. — По радио, вроде, об этом не сообщали...

— Видел Закатова — он мне сказал.

Глаза ее сразу заблестели, едва он произнес фамилию поэта, — во всяком случае, так ему показалось.

— Как же вы ухитрились простудиться? — спросил Ракитин. — В такую жару...

— Обожаю мороженое!.. — сказала она, вздыхая и жалобно гримасничая. — Могу съесть подряд пять порций. Вот бог и наказал.

— А что — ангина?

— Ну, конечно. У меня хронический тонзиллит. Такая обида: на улице — жара, июль, а я тут валяюсь. Третий день хвораю... все бока отлежала. Так глупо, аж зло берет. Да вы садитесь, Ракитин!

Он сел в кресло. Кресло было старое, продавленное — и он провалился, колени круто рванулись вверх. Тогда Ракитин передвинулся вперед, на самый край кресла. Сидеть было очень неудобно.

Надежда смотрела на него искоса, из-под челки, чуть улыбалась. А он — словно застыл. Она перестала улыбаться.

— Странный вы человек, Ракитин, — сказала она. — Есть в вас нечто... страдальческое. Ну зачем вы всегда такой угрюмый? А впрочем — простите... И не сердитесь на меня.

— Нет, нет, что вы! Говорите, пожалуйста! — и он вскочил с кресла. — Мне так нравится ваш голос.

— Мой голос? — удивилась она. — Что ж хорошего? Обычный простуженный голос. Да, не повезло — в такую погоду... Впрочем, температура сегодня почти нормальная... к вечеру буду совсем здорова. А что это вы вскочили?

— Вам обязательно надо быть здоровой к в е ч е р у? — насторожился Ракитин.

— Да, представьте, — и она кокетливо прищурилась. — Меня пригласили... но, впрочем, это тайна. Короче — у одного знакомого сегодня маленькое торжество, он обмывает свою удачу...

— Имеется в виду Закатов? — быстро спросил Ракитин.

— Как догадались? — и Надежда нахмурилась. — Не нравится мне ваша проницательность... Да, Закатов. Он звал меня, ну, приглашал... У него книжка в Москве вышла. А что, он и вас пригласил?

— Нет. Зачем я ему?

— Извините. Это ведь неофициальное мероприятие, так... узкий круг...

— Я все понимаю, — быстро кивнул Ракитин.

Надежда уставилась в потолок, прошептала:

— Даже не знаю — идти, не идти...

— Вы ж больны!

— Вот я и говорю — сомневаюсь.

И она размотала полотенце, отбросила в сторону, облегченно и жадно вздохнула, — а Ракитин с тоскливой нежностью посмотрел на тонкую ее шею, на хрупкое девичье горлышко, вздрагивающее от боли при затрудненном глотании, и у него самого заболело вдруг горло, заныло, словно он только что заразился ангиной.

— Зачем вы грызете ногти? — внезапно спросила она.

— Что? Да так... — растерялся он, как мальчишка. — Дурная привычка. А вам противно?

— Пора отвыкать, — заметила она с притворной строгостью.

— Надежда, — сказал он тихо, — Надежда... Надежда...

— Что с вами? — удивилась она. — Вам плохо? Вы так побледнели.

— Ничего... просто здесь душно. Можно, я приоткрою форточку?

— Да, разумеется. Хоть окно.

Ракитин подошел к окну, распахнул створку. На улице было так же знойно и душно, как и в комнате. Почти никакой разницы. И не проветришь.