Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли

Вернувшись сегодня с самого крупного, Кицканского плацдарма, захваченного весной в непосредственной, близости от Бендер, он позвал к себе Бирюзова.

Начальник штаба фронта был моложе командующего на десять лет и выглядел бравым, подтянутым, блестящим генералом, немало преуспевшим к сорока годам.

— Вы точно выпускник училища, Сергей Семенович, — заметил Толбухин. — А я что-то раскис.

— Это пройдет, Федор Иванович, — с явным сочувствием отозвался Бирюзов.

— Был у Шарохина в его монастыре, — сказал командующий и помолчал.

Бирюзов насторожился: речь зашла о 37-й армии, которая находилась на Кицканском плацдарме, получившем свое название не столько от села Кицканы, сколько от здешнего мужского монастыря. «Ну и как?» — едва не спросил начальник штаба.

— Хорош монастырь, — улыбаясь одними глазами, продолжал Толбухин. — Очень похож на колокольню Ивана Великого, и этак живописно, гордо возвышается над тираспольскими садами.

Он отпил глоток воды из граненого стакана, ожидая, быть может, что Бирюзов сейчас же станет защищать собственный план. Но тот решил твердо выждать, что скажет дальше командующий фронтом, иногда любивший начинать серьезный разговор с какой-нибудь шутки-прибаутки.

— Так откуда, Сергей Семенович, будем наступать, а?

— Моя точка зрения вам известна, товарищ генерал армии.

— Вот уже и «генерал армии», как дело коснулось принципиальных расхождений, — сказал Толбухин, и добрая улыбка расплылась по его отечному, усталому лицу.

Глядя на него, Бирюзов тоже слабо улыбнулся, все еще теряясь в догадках, что могло бы значить начало разговора о «шарохинском монастыре».

— А не придется ли нам, товарищ генерал-полковник, в самом деле наступать с Кицканского плацдарма?

— Да? — Бирюзов легко привстал. — Вы уже согласны, Федор Иванович?

— Сидите, сидите, Сергей Семенович.

Бирюзов готов был сейчас наговорить ему множество лестных слов, зная, впрочем, что он не терпит и самых искренних похвал. Нет, не каждый военачальник может запросто отказаться от своих взглядов в пользу подчиненных. Но для Толбухина не существовало игры самолюбия.

— Надеюсь, в генеральном штабе поймут нас, — говорил, склонившись над картой, Федор Иванович. — Перетянем на нашу сторону генштаб, тогда и Ставка вряд ли будет возражать. Конечно, и Кицканский плацдарм не велик: глубина еще терпимая, но ширина не ахти какая. Втиснуть двадцать дивизий на площадку в семьдесят квадратных километров — задачка, прямо скажем. Придется эшелонировать войска на всю глубину плацдарма. Теснота получится страшная, особенно для артиллеристов, — надо ведь расположить более пяти тысяч орудий и минометов. А дивизионные тылы? Я прикинул, возвращаясь от Шарохина, что одних КП и НП всех степеней наберется до трехсот. Вот так... Но, говорил Суворов, «кто удивил, тот и победил».

— В этом вся соль, — осторожно заметил Бирюзов.

— Пожалуй, — задумчиво произнес Толбухин. — И знаете, почему я, Сергей Семенович, заново переоценил свою точку зрения? Не потому, что забыл о Суворове в этих суворовских местах, под Бендерами, и уж, конечно, не потому, что воспылал любовью к этому Кицканскому монастырю. Я теперь убедился до конца: противник ждет нашего удара на самом прямом — Кишиневском направлении. Именно там генерал Фриснер держит всю шестую армию — одиннадцать дивизий полного состава, а на флангах у него по-прежнему стоят румыны — на севере и на юге. Крылья у господина Фриснера далеко не орлиные. Поэтому бить надобно по крыльям, тогда и птичка никуда от нас не улетит. Мы ее с помощью Родиона Яковлевича Малиновского захлопнем где-нибудь за Кишиневом. Вытолкнуть немцев из Бессарабии не хитро, надо устроить им настоящие Канны на Днестре, чтобы потом образовался обширный вакуум вплоть до Югославии. Вот так... Ну, что скажете, Сергей Семенович?

— Вы идете дальше моих расчетов.

— Командующий и должен идти дальше, отталкиваясь от верных догадок начальника штаба.

Бирюзов подумал с притаенной улыбкой: «А не делал ли Федор Иванович только вид, что он сторонник главного удара на Кишинев, — в борьбе разных мнений лучше всего выверяется будущее решение».

— Наступательная операция может получиться красивая, — громче заговорил Толбухин. — Конечно, без риска нам не обойтись. — Он развернул карту во всю длину. — Фронт растянулся на двести пятьдесят километров, одни днестровские излуки чего стоят. Мы оголяем его почти весь ради этих тридцати километров. Идем на риск, лишь бы сосредоточить ударный кулак на узком участке. Опасно это? Бесспорно. Тем паче, противник занимает выгодные позиции, у него всюду господствующие высоты, в том числе и перед этим кицканским пятачком. Стало быть, нужно наступать наверняка, без передыха... В конце недели соберем Военный совет. Действуйте.

— У меня кое-что уже готово.

— Догадываюсь, что вы свои любимые варианты отрабатываете по ночам, втайне от командующего!

Толбухин повеселел. Большие, выразительные глаза его оживились.

— Кстати, Сергей Семенович, у вас, оказывается, есть единомышленники в войсках.

— Какие единомышленники?

— Вы считаете, мы одни мучаемся в выборе направления главного удара? Нет, дорогой, после Сталинграда каждый думающий офицер мыслит стратегическими категориями. Начальник разведки пятьдесят седьмой армии познакомил меня с майором Богачевым, который недавно обратился к нему со специальной докладной. Пишет, что наступать, опираясь на малые плацдармы Кишиневского направления, теперь невыгодно, что противник сильно укрепился на дальних подступах к Кишиневу, что надо поискать уязвимое местечко в районе Тирасполь — Бендеры. Очень толково пишет.

— Любопытно.

— Такие-то пошли майоры в конце войны. Я прихватил докладную с собой. Возьмите на память, для будущих размышлений о войне. — Толбухин достал из ящика письменного стола аккуратно скрепленные листы: бумаги. — К слову, этот майор-разведчик в майском бою под Шерпенью возглавил батальон, потерявший командира, и удержал ключевую позицию.

— Жаль, я не знаю его, — сказал Бирюзов.

— Мы же на Третьем Украинском новички, в мае доколачивали немцев в Крыму... Начальник разведки рассказывает, что вместе с Богачевым, с автоматом в руках, отбивалась капитан медицинской службы Карташева. Майора, конечно, наградили, а для нее пожалели ордена. У нас все как бы стесняются награждать храбрых женщин. Разберитесь, пожалуйста. Лучше поздно, чем никогда. Кстати, что наши разведчицы?

— Действуют в немецком тылу сверх всяких ожиданий.

— Видите! Что бы мы стали делать без них?

— Неужели пропали бы, Федор Иванович?

— Пропасть не пропали бы, но ценной информации лишились. Вот так, Сергей Семенович. — Толбухин огладил свои реденькие волосы, зачесанные на прямой пробор, и снова приветливо улыбнулся Бирюзову, лобастому красавцу с пышным «политзачесом».