Юрий Теплов - Второй вариант

Спустившись с гор, он сказал братьям:

— Я иду строить школу.

В тот вечер они, отгородившись от всего мира низким дувалом, сидели в своем дворе и говорили о жизни. Большой начальник в сером костюме приехал и уехал, а кто будет проводить его слова в жизнь?

— Я, — сказал Маномархан.

— И я, — сказал Ширахмат.

— И я, — повторил младший, Нурмамат.

Разве в других школах не учат дети коран? Разве школа разрешает юноше наступать на след старца?

— Мы такого не слышали, — сказали братья.

Настало утро, и все трое, вместо того чтобы пойти на рисовое поле Пегобородого, пришли на стройку. Учитель, увидев их, воздел руки и воскликнул:

— Вы — мужчины! Вы — революция! Вы — солнце нашей свободы!

Он всегда говорил непонятно и красиво, худенький учитель из Кабула. «Солнце свободы!..»

Плавилось солнце в глазах Ширахмата, глядел на него в своей недосягаемости мудрый аллах, обещая вечное блаженство в мандариновом раю. Открылись золоченые ворота, чтобы пропустить длинную лохматую очередь. «Здравствуй, учитель. Я иду за тобой».

— Куда лезет этот пес гяуров? Забейте его камнями! — говорит кто-то вверху голосом Пегобородого.

И вот уже волокут его двое в желтых одеждах, а он, безумный, кричит:

— Пусть проклянет тебя аллах!

Разве есть, кто выше всевышнего, который все знает, все видит, обо всех думает? Кому и зачем нужно зло, творимое на земле?..

«Пить, пить», — просил Ширахмат, и вдруг приятная прохлада коснулась его лица. Он почувствовал на губах воду и сделал первый глоток. Боль от глотка прострелила правый бок, но он все равно продолжал пить. И лишь потом открыл глаза. Над ним склонился старый Гулям. Его сморщенное птичье лицо приобретало все более четкие очертания.

— Стреляют на дороге, сынок, — пробормотал он.

Ширахмат услышал выстрелы вдалеке и близко — голос Пегобородого, оравшего на мужчин кишлака, чтобы быстрее уходили вместе с ним в горы.

С сознанием вернулась боль. Но он уже не боялся ее, ему казалось, что душа уже отлетает вверх. Он повернул голову вправо и увидел дымящуюся мечеть и разваленный душманским гранатометом угол школы.

Нет, недаром тоскливо сжалось вчера на митинге сердце Ширахмата, когда он поймал взгляд хозяина каравана, опиравшегося на свой штык-посох. Все усмотрел и запомнил Пегобородый и исчез из толпы еще до того, как окончился митинг. А когда ночь сложила крылья, чтобы дать место солнцу, спустился с гор вместе с душманами. В час утреннего намаза ударили бандиты по кишлаку из гранатомета. Потом ворвались в школу, вытащили учителя. Тогда и распорядился Пегобородый забить его камнями. Но и этого показалось ему мало: подошел к окровавленному телу учителя, постоял над ним с постной улыбкой на жирном лице и поднял свой посох. Жало бесшумно выскользнуло из древка и так же бесшумно вошло обратно.

Все это видел Ширахмат, все воспринял с ужасом. И в предчувствии, что этим не кончится, стал пробираться к дому. Он хотел предупредить Маномархана, который вчера тоже выступал на митинге, чтобы тот скрылся, спрятался, исчез. Он успел это сделать, и они все трое решили уйти через сухой колодец, по руслу подземного арыка, имеющего выход у подножия Черной горы. Но опоздали. Их перехватили четверо с автоматами и держали под прицелом до прихода Пегобородого. Тот появился со своим посохом, подошел к Маномархану, взял его за подбородок:

— Покажи зубы! — словно покупал лошадь. Затем оттолкнул от себя, распорядился кивком: — В дом!

Там сказал, обращаясь к Маномархану:

— Тебя надо было убить. Но я прощаю твою глупость. У тебя зубы, как у волка, и ты еще перегрызешь горло не одному неверному. Вы все пойдете со мной, и каждому обещаю оружие и молодую жену. Собирайтесь.

— Нет, — сказал Маномархан. Оцепенение, вызванное появлением на их дороге душманов, прошло. Глаза старшего брата засверкали. — Ты зачем убил учителя? Нет!

— Нет, — повторил за ним Ширахмат. И младший, Нурмамат, тоже прошептал «Нет».

— Я дарю вам легкую смерть, — сказал Пегобородый, направляясь к выходу.

И тут же прорезался голос четырех стволов. Ширахмат помнил только, как, очнувшись, подполз к Нурмамату и, приложив ухо к груди, не услышал его сердца. Не билось оно и у Маномархана. Как выбрался из дома и очутился возле дувала старого Гуляма, память отказывалась подсказать.

Лицо старика медленно расплывалось в глазах Ширахмата. Опять начало появляться солнце. Голос Пегобородого исчез среди гор, зато выстрелы звучали все явственнее. Последнее, что осталось в сознании Ширахмата, — это большие сапоги, какие носят шурави. То был Хайдарчик, произнесший свои последние слова:

— Смотрите, тут еще один...

Они сидели на лавочке возле цветочной клумбы. Новиков спросил про внучку старого Гуляма. Переводчик несколько раз повторил вопрос. Но Ширахмат только покачал головой, будто давая понять, что это дело касается только лично его и никого больше. Потом заговорил, зажестикулировал со страстью и отчаянием. Переводчик лишь успевал переводить отдельные фразы:

— Пегобородый не будет ходить по земле... Род Пегобородого не увидит птицу Улар... Это говорю я, Ширахмат... Маномархан и Нурмамат взывают к мести... Тигр всегда возвращается туда, где он оставил кровь жертвы...

И вдруг неожиданно, после паузы, сказал по-русски:

— Шурави — хорошо, басмач — плохо. Черт возьми! — И показал жестом, как трясется в руках автомат.

В этот момент к ним подошел, прихрамывая, мальчик лет семи, с культей вместо руки. Смеясь, он что-то стал рассказывать Ширахмату, тот в ответ заулыбался. Лицо его смягчилось, стало похоже на мальчишечье. А Новиков не мог вымолвить ни слова: что такое, почему, неужели война коснулась и этого маленького человечка?..

Переводчик сказал:

— Это Удут. Подорвался на итальянской мине. Доктор Ремез вернул ему жизнь...

Новиков уже не раз слышал о таких минах в пластмассовом корпусе, на которые не реагирует миноискатель. Знал, что натаскивают собак, чтобы их обнаруживать. Мина слепа и жертву не выбирает. Вот так и этого мальчугана подкараулила однажды утром. Еще одна судьба попала в водоворот необъявленной войны. И сколько их еще будет, таких судеб...

Мимо прошла медсестра, Удут кинулся к ней с криком:

— Мама Лена!..

«Мама Лена» белозубо рассмеялась, взяла его целую руку в свою. Он зашагал рядом с ней, с довольным и важным видом.

А Новиков, распрощавшись с Ширахматом, стал расспрашивать врачей, медсестер, выздоравливающих об этом мальчугане: как он попал в медицинский батальон, кто и где его нашел? Заодно интересовался и песней «Гранатовый цвет». Песню некоторые из раненых слышали. А кто ее написал и о ком — не ведали...

Вечером Новиков сидел в небольшой комнатенке, предназначенной для командированных. Неровно светила настольная лампа. Новиков невольно обратил на нее внимание, потому что раньше таких не встречал. Желто-лимонный абажур из пластмассы, с красивой резной насечкой, свободно вращался на дюралевой стойке. Похоже, лампа была самодельной, но сделана весьма искусно...