Сергей Петров - Память о розовой лошади

Хирурги всегда представлялись ему мужчинами с выправкой кадровых офицеров и с мускулистыми руками, почему-то обязательно в густой поросли волос. А тут — невысокая, слабая на вид женщина... Но сколько душевной силы и выдержки! Он полдня проблуждал по потолку отрешенно-задумчивым взглядом, раздумывая над этим противоречием, а потом вслух подумал:

— Именно на таких и надо жениться.

Командир саперного взвода засмеялся:

— Смотрите-ка, оклематься еще не успел, а уже в женихи набивается. На свадьбу-то пригласишь?

Андрей вспылил:

— А вот и женюсь! И не над чем тут гоготать... товарищ младший лейтенант!

Сапер обиделся, что он подчеркнул разницу в звании, и остаток дня они промолчали.

Весна в тот год пришла бурно: сугробы осели в два дня, кусты сирени во дворе госпиталя стояли в воде, будто по колено, все вокруг словно плыло и покачивалось, широкие ручьи слепили глаза, а люди, оступаясь, взмахивая руками, ходили по гнущимся, пружинящим доскам, положенным через ручьи концами на камни. Ложась грудью на подоконник, Андрей грел на солнце затылок и с немым восторгом смотрел вниз, на слепящий поток. Ах и воды ж было везде! Настоящее море разливанное! Поправляясь, он чувствовал, как крепнут мускулы, как с каждым днем тело становится подвижней, собранней, и по утрам, радостно встречая рассвет, подтягивался у окна, делал зарядку и сильно тосковал по работе. Ночами снилось, что он убирает в хлеве теплый навоз или накладывает в поле вилами свежую копну сена — запах сена дурманил голову, во рту ощущалась такая сладость, как будто он долго жевал клевер. Просыпался и с сожалением смотрел на свои руки, сильные, такие ловкие с детства, а сейчас бесполезно протянутые поверх одеяла.

Скоро он стал замечать: утром, незадолго перед обходом врача, у него необычайно, даже сильнее, чем на фронте перед самым началом боя, обостряются все чувства. Особенно слух. Хотя по всему широкому коридору их этажа стояли возле стен кровати для раненых и из коридора вечно доносилось какое-то пчелиное гудение, но он еще издали улавливал приближение ее мягких шагов, шуршание всегда свежего, всегда накрахмаленного халата и сразу вытаскивал из-под матраца штаны пижамы — туда он их клал на ночь, чтобы они всегда были хоть как-то разглажены, — быстро одевался, завязывал на госпитальной рубашке все тесемки и отходил к окну.

Сапер смеялся:

— Ага, невеста идет...

У изголовья кровати усатого командира саперного взвода стояло два костыля, и Андрей, свирепея, хватал один из них.

— А костылями по голове не хочешь?

Сапер, давно привыкший, понявший его характер — вспыльчивый, но и мгновенно отходчивый, смеялся еще сильнее:

— А ты сразу двумя. Зайдет невеста, увидит, как ты сразу двумя костылями шуруешь... О-о, скажет, жених знатный, работник ловкий — такого упустить нельзя.

— А-а, иди ты... — Андрею Даниловичу уже было стыдно за свою вспышку.

Лицо его и так всегда слегка розовело при ее появлении, а от подначек сапера оно и вообще становилось возбужденно-красным, и врач, заходя к ним в палату, от этого тоже немного смущалась.

— Андрей, я же вас просила перед обходом лежать на кровати, — мягко говорила она и почти умоляюще добавляла: — Мне же еще столько людей осмотреть надо... Раздевайтесь быстрее...

— Сейчас. Отвернитесь только, — бормотал он, чувствуя себя в этот момент окончательным дураком.

Она подсаживалась к саперу и разговаривала с ним до тех пор, пока Андрей не укладывался на кровать.

Потом она подходила к нему, уже окончательно сосредоточенная, бесцеремонно сдергивала до пояса натянутое им до подбородка одеяло, осматривала его, ощупывала шею, плечо, бок и задавала быстрые точные вопросы...

А на другое утро все повторялось: не мог он, хоть умри, заставить себя встретить ее валяющимся на постели.

В начале лета, едва отцвела сирень во дворе госпиталя, с Андрея сняли все бинты. Он окончательно пошел на поправку и чувствовал себя так, что хоть сейчас на фронт. В то утро во время обхода, внимательно осмотрев его, проверив пальцами все рубцы, она не сразу, как обычно, ушла, а как-то спокойно, расслабленно посидела рядом, внимательно поглядывая на него.

— Мужественный вы человек, честное слово, — наконец сказала она. — И очень сильный. Далеко не всякий бы такое выдержал.

Еще раз внимательно, откинув голову, осмотрела его долгим взглядом.

Женщин Андрей знал плохо, но каким-то чутьем неожиданно уловил в ее взгляде не только врачебный интерес, но что-то еще и другое. Сразу засмущавшись, он сообразил, что лежит на кровати, укрытый одеялом лишь до пояса, что нет на нем даже ночной рубашки, что плечи, руки, грудь его голы, и быстро натянул одеяло на горло.

Щеки ее порозовели. Она отвела взгляд и сказала:

— А я вам принесла подарок.

Вынула из кармана халата круглую железную коробку из-под леденцов и потрясла ее. В коробке тяжеловато забрякало.

— Что там? — еле поборов смущение, спросил Андрей Данилович.

Она открыла крышку и высыпала себе на ладонь горку зловеще-сизых, опаленных кусочков металла, пошевелила горку пальцем:

— Шестнадцать... Да.

Он понял — осколки мины.

— Вот сволочи! — вспыхнул Андрей.

У нее удивленно дрогнули ресницы.

Он густо покраснел и забормотал:

— Извините, пожалуйста... Извините. Это я о немцах подумал.

Она засмеялась. Потом ссыпала осколки в коробку, закрыла ее и подала ему:

— На память. Как говорят: живи и помни.

— По штучке небось пришлось вытаскивать? — спросил он.

— Пришлось уж, да... Еще вот что хочу честно сказать: не уверена, что какой-нибудь осколок там не остался. Это не страшно. Но боли иногда могут быть.

Вскоре ему впервые разрешили выйти в воскресенье в город. К этому времени пришел приказ о присвоении ему звания капитана. Он прикрепил на новые погоны по четыре маленьких звездочки, начистил ордена и пуговицы на мундире, надел неношеные хромовые сапоги и с утра отправился к ней в гости. Дом ее стоял недалеко от госпиталя, в центре города. Он вошел в подъезд и решительно поднялся по крутой каменной лестнице на третий этаж. В дверь квартиры, обитую старым порванным одеялом с лохмотьями почерневшей ваты из дыр, был вделан механический звонок с плоской ручкой, похожей на сердечко, и с отштампованной на металле вежливой надписью: «Прошу повернуть».

Открыла пожилая женщина в гладком темном платье с желтоватым от старости и от утюга кружевным воротничком.

— Вера Борисовна, врач из госпиталя, здесь живет? — спросил Андрей Данилович.

Женщина кивнула и крикнула в глубину квартиры:

— Верочка! К тебе!

Он шагнул за порог, сдернул с головы фуражку и от волнения положил ее по-уставному на сгиб руки перед грудью, точно пришел представляться начальству.