Сергей Петров - Память о розовой лошади

Она выглянула из комнаты и секунду пощурилась в полумрак коридора, будто не узнавала Андрея. Да и немудрено, если и не узнала: был он сейчас подтянутым, в форме, при всех орденах.

Разглядела его и просто, как частому гостю, сказала:

— Идите сюда, в комнату.

Он пошел следом за ней, а она быстро заходила по комнате, убирая разбросанное на стульях и на диване белье, комкая его и заталкивая в шифоньер.

Все это она проделала так ловко, что Андрей даже и не успел заметить, что, собственно, она убирала.

Вообще-то, он старался и не смотреть, отводил глаза в сторону.

Стекла в двух окнах большой комнаты блестели от солнца, и из-за света даже с трудом просматривались дома напротив. Занавеска у открытой форточки висела плоско, не колеблясь.

— Ну вот, вроде бы все в порядке, — хмыкнула она, бегло оглядев комнату.

Посмотрела на Андрея и удивленно спросила:

— Чего же вы не проходите, так и застыли у порога. — И опять это прозвучало так, точно он бывал у них часто. — Садитесь.

Он направился было к стулу возле стола, но она запротестовала:

— Нет, нет... На диван садитесь. Вы же пока больной, а там мягче.

Андрей послушно сел, куда она показала. Пружины дивана тяжело вдавились, звякнули, и он машинально отметил: диван давно пора перетягивать.

Она повернула стул от стола так, чтобы сесть к нему лицом и спросила:

— Ну, как вы себя чувствуете? — Тут же и засмеялась: — Господи, нашла о чем спрашивать, когда пришли в гости. Как будто давно не виделись... Вот привычка, — она покачала головой, словно сама себя укоряла. — Чай пить будем? У мамы, кажется, осталась заварка.

В домашнем платье, а не в белом халате, она показалась ему немного другой — милее, менее строгой, и смущение его стало проходить.

— Можно и чаю, — кивнул он.

— Хорошо, что вы пораньше пришли, — сказала она, — а то бы могли не застать меня: я только-только собралась на базар за картошкой. В воскресенье привозят. Сейчас все сажают картошку, вот и мы с мамой решили посадить. Но ничего — схожу в следующее воскресенье.

Андрей покачал головой:

— О нет, надо сегодня купить. Неделя пройдет — и сажать будет уже поздновато.

— Вы так думаете? — недоверчиво спросила она.

Андрей посмотрел на нее с удивлением:

— Уверен.

— Так что же делать? Знаете что: я быстро схожу — базар близко. А вы не уйдете? Посидите пока, поговорите с мамой. Она у меня славная.

— А я с вами пойду. Разве нельзя? Правда, в форме не совсем удобно, патруль еще подвернется...

Она сразу откликнулась:

— Могу дать штатский плащ брата. Брат у меня, между прочим, тоже на фронте. Вы плащ застегнете на все пуговицы, и формы не будет видно.

Свободный от бинтов, от забот и обязанностей, он весело толкался на базаре меж подвод, среди длинных деревянных столов и фанерных киосков, словно нигде уже не шла война, не гибли люди, а было только слепящее солнце на чистом небе и эта женщина рядом, казавшаяся ему сейчас еще ниже ростом: голова ее едва доходила ему до плеча. Но походка у ней была быстрой, увертливой, движения неуловимо точными, и в толпе она то и дело его обгоняла. По базару шныряли спекулянты с лисьими лицами, у громадных весов громко ругались две толстые бабы, а у забора гадали женщинам по руке цыганки. В непросохшем полутемном проходе по тылам киосков одна такая цыганка прицепилась к Андрею:

— Купи, дорогой, своей милой духи, — повела она аспидно-черными глазами. — Довоенные. «Манон». Рада будет твоя милая, уверяю.

Обрадованный, что может сделать подарок, он расплатился новыми сотенными бумажками и спрятал флакон в карман. Догнал Веру Борисовну, когда она уже нацелилась покупать картофель. Поверх ее головы он увидел на прилавке крупные розовые клубни и тронул ее за локоть.

— Другую взять надо.

— Разве не все равно? — удивилась она.

— Совсем не все равно, — с удовольствием принялся объяснять он. — Надо взять мелкого, семенного, да и другого сорта. А это и не сортовая картошка. Вообще-то похожа на «красную розу»... Но посади такую — больше половины в зиму зазря пропадет.

Вблизи ворот торговала с подводы женщина в кирзовых сапогах и, несмотря на тепло, в ватнике. Продавала она то, что и нужно: «лорх», но запрашивала страшно дорого, и он отчаянно, как не стал бы, конечно, делать, если бы покупал для себя, торговался. Уступив и приняв деньги, женщина сказала обиженно:

— А еще военный. Вижу вон — погон из-под плаща торчит.

Вера Борисовна засмеялась:

— Мастер вы торговаться, лучше некуда, — и стала осматриваться, нет ли кого поблизости с тележкой, чтобы довезти мешок картошки до дома.

— Я донесу, — сказал он. — Здесь же недалеко. Да и нести-то нечего — всего мешок.

— Нет, нет... Вам нельзя. Вы что, убить себя хотите?

— Да на правом плече понесу...

— Все равно нельзя. Что вы? Ни в коем случае.

Его немного обидела ее настойчивость. Чего там какой-то мешок? Он молча забрал в руку его верх и, присев, легко кинул мешок к а плечо. По телу огнем полыхнула боль, перед глазами поплыли оранжевые круги, а на лбу крупными каплями выступил пот.

Она все это сразу заметила и чуть не заплакала.

— Я же говорила... Говорила. Сейчас же бросайте. Слышите? Ну!

Но Андрей уже справился с болью и твердо пошел к выходу. Догнав его, она пристроилась сзади, подставила плечо под свисавший конец мешка. Так и шли: он — впереди, а она — за ним, касаясь его бока грудью.

Дома она сердито велела ему сесть на диван и расстегнуть мундир, а сама открыла в невысоком, округло-бокастом комоде верхний ящик, низко склонилась над ним и принялась там рыться. Сбоку он видел, как она озабоченно хмурится у комода, ломая, как в госпитале, углом брови, и ему стало неловко: он почувствовал себя виноватым перед ней, потому что и правда устал с непривычки, в глазах было темно, словно день померк, болел бок.

В комнату, приоткрыв дверь, заглянул наголо остриженный мальчик, и Андрей, чтобы хоть что-то сказать, спросил с придыханием:

— Ваш?

Она глянула на него поверх ящика.

— Кто? О чем вы? А-а... — Увидела мальчика, и глаза у нее заблестели. — Конечно, мой. Младшенький. Верно, похож? Весь в меня.

Андрей, конечно, понял, что сморозил глупость: она-то была не старше его самого, ну, года двадцать три, а мальчику — лет двенадцать.

— Хотел спросить — родственник? — поправился он.

— О господи! Не можете вы разве посидеть спокойно? Ясно же, что не сын. Племянник это мой. Миша. Сын брата.

И сразу попросила мальчика:

— Миша, принеси стакан воды. И побыстрее.

Она достала из ящика пакетик с порошком и две розоватые пилюльки. Развернула пакетик, положила пилюльки в порошок, а когда Миша принес воду, взяла у него стакан и подошла к Андрею:

— Выпейте вот это, — и покачала головой. — И надо же таким упрямым родиться.