Вилис Лацис - Семья Зитаров. Том 2

— Лаура и Рута? А как же ты сумел передать письмо, если Лаура была не одна?

— Погоди, все узнаешь. Лаура держала в руке ведро. Я понял, что сейчас нельзя отдать письмо, потому что та, другая, это увидит и Лаура постесняется взять его. Я выбрал такой момент, когда кругом было много народу, подошел и незаметно бросил письмо в ведро.

— Сумасшедший! — воскликнул Янка. — Зачем ты это сделал?

— А как же иначе? Мне ничего другого не оставалось.

— Ну, и дальше?

— Дальше было вот что. Они некоторое время ходили по базару, что-то покупали. Потом Лаура вдруг заглянула в ведро и увидела письмо. Взяв его в руки, она показала сестре. (Янке стало нехорошо.) Сестра взяла письмо, вскрыла, заглянула в него и со смехом бросила обратно в ведро. «Это же не мне, а тебе…» — произнесла она. Вскоре они ушли домой.

— И это все?

— Да, а что же ты еще хотел? Теперь, дружок, дальше сам действуй.

— Ну, хорошо, спасибо и за это… — сказал Янка. — Но ты только представь себе: что если она это письмо принесет домой и прочитает всей семье? У меня волосы дыбом становятся, когда я думаю об этом. Рута уж во всяком случае прочтет его.

— Ну и что ж? — удивился Фриц. — Ты ведь для того и писал, чтобы знали твои думы.

— Да, но не все. Я писал ей одной.

— Ты ведь не подписался полностью, а поставил только инициалы.

— Все равно догадаются, что это писал я. Да и по содержанию поймут, ведь я о себе говорю.

— Какой ты смешной! Пусть знают, пусть поймут — от тебя кусок не отломится. Ничего страшного.

— Ладно, будь что будет — по крайней мере, все станет ясно.

Лаура все знала. И теперь она либо посмеется над робким влюбленным, либо станет мечтать вместе с ним. А остальные — если и им все стало известно — Эдгар, Рута, Вилма? Как посмотришь ты этим людям в глаза, ты, безумец?

На следующий день у Янки не хватило смелости пойти в город, он боялся случайно встретить кого-либо из Ниедр и по выражению их лиц прочесть ответ на свои сомнения и догадки. Он еще ничего не знал, но боялся самого плохого — насмешек. Если и нельзя будет избегнуть их, то все же лучше на несколько дней отдалить неотвратимое и немного привыкнуть к неизбежному удару.

В конце августа в павильоне городского парка ставили «Сверчок на печи» [12]. В тот день женщины стирали, и Янка все время таскал хворост и воду. Под вечер он приоделся, начистил до блеска новые ботинки и вместе с Фрицем Силинем отправился в город. Целый час они бродили по улицам, изучали афиши и не могли договориться, куда пойти. В кинотеатре — новая программа, в цирке предстояла решающая борьба между украинским великаном Терещенко и татарским чемпионом Сулейманом, а в городском парке помимо театрального представления будет еще и симфонический концерт. Повсюду интересно и заманчиво, но если бы знать, куда пойдет Лаура…

У Фрица не было никаких особых интересов, поэтому он избрал цирк. Янка отправился в городской парк. Они условились: если Лаура окажется в цирке, Фриц придет за ним.

Янка вошел в парк, когда дирижер раздавал оркестрантам ноты первого произведения. Он выбрал свободную скамейку поближе к эстраде. Раздались первые такты музыки. К скамейке Янки подошел пожилой латыш Сермукслис — тихий, интеллигентный человек; Янка несколько раз встречался с ним в канцелярии «эвака». Сермукслис был одним из тех редких беженцев, которые еще могли похвастаться приличной одеждой, белым воротничком и крахмальными манжетами. В годы эвакуации он руководил в горах большим кооперативом. Обескураженный высокомерием Эдгара Ниедры и других спесивых земляков, Янка отодвинулся на конец скамейки, когда Сермукслис опустился рядом.

Но Сермукслис был человек другого сорта. Послушав немного музыку, он вдруг повернулся к Янке и заговорил с ним как со старым знакомым.

— Ведь это латышский мотив.

— Кажется, да, — ответил Янка. — Вероятно, какое-нибудь попурри.

— Не правда ли, несколько необычно слышать нашу народную песню на краю света? — продолжал Сермукслис. — И ведь среди музыкантов нет ни одного латыша, что я точно знаю.

Скоро они разговорились. Янка впервые встретил человека, с которым можно было свободно беседовать на любую тему, занимавшую его беспокойный ум. Сермукслис ценил и понимал музыку, много читал и в свое время был лично знаком со многими видными латышскими поэтами, которыми восхищался Янка. И теперь этот человек, близкий тому удивительному миру, куда стремились робкие мечты молодого Зитара, сидел рядом, дружески разговаривал с ним, прислушивался к его мыслям, понимал его — будто они были равными и радовались тому, что встретили друг друга.

Это нечаянное знакомство имело для Янки совершенно неожиданные последствия. Сермукслиса знало все «лучшее» общество беженцев, и его дружба с простым парнем из тайги не могла укрыться от их взоров.

Увлеченные беседой, они не заметили человека, который вошел в парк и сел на скамейку напротив них. В первый момент он собрался было уйти, но потом, заинтригованный, остался на месте в ожидании, когда Сермукслис заметит его. Но их беседа была так интересна — Янка передавал содержание очерка Гейне о Паганини, — что им некогда было смотреть по сторонам, и человек (сам Эдгар Ниедра во всем своем великолепии) наконец встал и подошел к ним.

Янка вздрогнул, увидев перед собой стройную фигуру гордого парня. Но удивлению его не было границ, когда Эдгар дружески протянул ему руку и фамильярно сказал:

— И ты наконец пришел?

Вот что значит сидеть рядом с Сермукслисом. Тут даже самый спесивый преодолеет предрассудки, пожмет руку и заговорит как со старым другом.

— Продолжайте, — сказал Сермукслис, когда Эдгар сел с ними рядом. — Паганини находился на острове…

— Там он играл на скрипке. Вечером горожане катались на лодках возле острова и слушали невидимого скрипача. Возвратившись домой, они рассказали об этом друзьям, и в следующие вечера у острова собралось еще больше лодок. Скоро рассказы об удивительном скрипаче дошли до ушей губернатора, и он пожелал услышать игру этого странного человека.

— Это не тот ли маленький, горбоносый? — спросил Эдгар, указывая на тщедушную первую скрипку капеллы. (Тот, водя смычком, косился на публику, наблюдая, какое впечатление производит его игра на слушателей.)

Янка не знал, что и сказать. Не хотелось ставить в смешное положение гордого Эдгара, но в присутствии Сермукслиса нельзя было и замолчать его ошибку.

— Мы говорим о знаменитом итальянце, — пояснил Сермукслис.

Маленькое происшествие все-таки нарушило течение беседы, и, когда Янка, сократив рассказ, закончил свое повествование, разговор перешел на общие темы. Но, на свою беду, Эдгар захотел продолжить разговор на прежнюю тему; дело в том, что при чтении книг и журналов ему иногда попадались умные изречения о музыке и музыкантах; эти изречения нужно было продемонстрировать — возможно, Сермукслис примет их за собственные мысли Эдгара.