Вилис Лацис - Семья Зитаров. Том 2

— Я могу отличить любой инструмент в оркестре, как бы он тихо ни играл, — похвастался Эдгар. Это он читал об известных дирижерах и композиторах. Он также может уловить каждую фальшивую ноту — он, который не знал названия ни одного из сыгранных в тот вечер опусов и фантазию на тему «Кармен» принял за марш-попурри. Чтобы не дать парню совсем провалиться, деликатный Сермукслис направил разговор на эвакуационные темы. Такой прозаический поворот Эдгару не поправился, потому что, разговаривая на обыденные темы, нельзя блеснуть мнимой интеллигентностью.

Народу в парке становилось все больше, и наступил момент, когда Янка Зитар не смог закончить начатую фразу: прямо против них, на той скамейке, где только что сидел Эдгар, оказались Лаура и Рута. В саду еще было светло, и Янка не мог спрятать лицо в тени — оно расцветилось красными пятнами явного смущения, а лоб неизвестно почему покрылся испариной, хотя воздух был довольно прохладный.

Что теперь будет? Она здесь! Она все знает! Ты приближаешься к большому перекрестку жизни, завтра не будет того, что сегодня! Чего ты боишься? Как грустно играет скрипка в этих тусклых сумерках, она словно предвещает твою судьбу; угрюмо звучит виолончель, и грозно грохочут басы. Ах, Янка Зитар, отчаянный безумец! Зачем тебе надо было спешить? Ты спрашивал и теперь должен получить ответ, потому что ты сам этого желал. Но почему этому суждено произойти здесь, в людном парке, где сотни чужих глаз, как лучи прожектора, открывают все тончайшие колебания твоей души? Почему это не уединенная горная лужайка, не тенистая лесная дорога или тихий берег студеных струй, где среди скал тихо журчит вода и только одни птицы — свидетели твоего счастья или беды?

Эдгар разговаривал с Сермукслисом. Янка боязливо взглянул в сторону скамейки и встретился со взглядом Лауры. Она дружески смотрела на него. Янка приподнял фуражку, и обе девушки ответили ему. И больше он не смотрел в ту сторону, а повернулся к собеседникам, хотя не слышал и не понимал ни слова из того, что они говорили. Вновь послышалась музыка, и опять наступила тишина. Затем раздался звонок, приглашающий публику в павильон. Начинался спектакль.

Эдгар с Сермукслисом вошли в павильон. У Янки тоже был билет, но он не пошел смотреть спектакль, потому что Лаура и Рута остались в парке. В пяти шагах друг от друга в тени трепетных осин сидели они в тот вечер. Но Янке казалось, что между ними лежат широкие дали, моря и горы. Подперев голову руками, он, ни о чем не думая, уставился в землю. Но это раздумье было полно напряжения; в ушах звенело, пальцы, поддерживающие голову, дрожали. Быстро стемнело. Из-за вершин деревьев выплыла бледная, надменная луна; казалось, и ей было холодно в этот прохладный вечер. На опустевшей эстраде горела одинокая лампочка. Музыканты ушли отдохнуть, и редкие парочки походили на бесшумно скользящие призраки.

Вдруг Янка услышал голос Лауры.

— Ян! — произнесла она одно-единственное слово. Он вздрогнул, точно к нему прикоснулся пылающий уголь; он слышал зов, но не знал, действительность это или сон. Янка выждал, не повторится ли зов, затем поднял глаза и посмотрел туда. Рута сидела на конце скамьи и всматривалась в темный парк, а Лаура… Неужели и это галлюцинация? Даже если она не звала его, то сейчас она так неотступно и призывно смотрела на него. И этот взгляд объяснял все. Она приглашала, ждала, ее глаза ласкали, и робкая улыбка обещала все, что только может обещать сердце, впервые пробудившееся для любви.

Перекресток достигнут. Теперь ничто не мешало Янке встать и перейти через дорожку. Если бы он встал и подошел к Лауре, его дальнейшая жизнь сложилась бы совсем иначе. А ведь он только об этом и мечтал, все его существо стремилось туда, навстречу этому призыву, и ничто не удерживало его. Но когда Янка встал, послушный сильнейшему влечению своего существа, он… медленно направился в другую сторону. Уже делая первый шаг, он понял, что это ошибка, хотел вернуться, исправить оплошность, но ноги не повиновались, уносили его все дальше и дальше. Он мысленно ругал себя, бесновался в предчувствии беды и понимал, что этот неверный шаг отразится на всей его жизни, но сопротивляться тому, что происходило, не было сил.

Опять зазвучала музыка. Янка сделал круг и вернулся на прежнее место к эстраде. Обе скамьи пустовали. Около дорожки, прислонившись к осине, стояла Лаура. Руты нигде не было. Очевидно, она намеренно ушла, думая, что мешает Янке подойти к Лауре. Он понял это, и ему представилась сегодня вечером еще одна возможность исправить промах. Ах, если бы к нему пришла та смелость, которая помогла ему в тот первый день навестить Ниедр в Бийске, он подошел бы к Лауре и заговорил с ней. Но Янка уже не был тем смелым и уверенным парнем, каким пришел из тайги. Он не смел поверить, что Лаура ради него осталась одна, помогает ему, ободряет его, ждет. Он так и не подошел к ней.

Вскоре Лаура вместе с сестрой ушла домой. Сразу стало пусто в парке. Янка, словно в бреду, полный отчаяния и презрения к себе, возвратился в лагерь. Ночевал он в ту ночь под открытым небом, у входа в шалаш. Никогда не простит он себе то, чего не сделал в тот вечер. Только много, много позднее он по-настоящему осознал, как велика была его ошибка.

С реэвакуацией что-то было не в порядке. Бренгульцы уже четвертую неделю жили в лагере. Наступил сентябрь, а заведующий «эваком» все еще не мог сказать, когда им дадут вагоны. Они каждое утро, как на работу, отправлялись в канцелярию «эвака», и всегда им отвечали одно и то же:

— Еще нет распоряжения из сибирского «эвака». Зайдите завтра.

Время от времени, чтобы хоть немного поддержать настроение беженцев, называли какую-нибудь дату, когда якобы прибудут вагоны. Но не успевала она наступить, как срок переносили дальше. Между тем похолодало, запасы продуктов шли к концу, и в лагере распространились болезни. Старого Парупа отвезли в холерный барак; двумя днями позже заболела Валтериене и Эльга Зитар. Умер от тифа мальчик Весмана — первая жертва, за которой вскоре последовали другие.

Разочаровавшиеся беженцы больше не верили обещаниям «эвака», в лагере царило мрачное предчувствие: как бы здесь не пришлось зимовать.

Вместе с этим сознанием пробудился инстинкт самосохранения. Люди начали приспосабливаться к обстоятельствам, бороться за свое существование. Мужчины ходили по городу в поисках работы. Пилили дрова, таскали мешки на большой мельнице и грузили баржи. Женщины ходили в деревни копать картофель. Все продавали последнее, что еще можно было продать. Они не хотели сдаваться теперь, перед последним испытанием.

Распространились слухи, еще больше встревожившие людей. Якобы распоряжение сибирского «эвака» об отправке получено давно, но заведующий бийским «эваком» скрыл его. Почему? Транспорт в эти дни находился в весьма тяжелом положении, не хватало вагонов, паровозов. Если появлялся свободный состав, его забирали для нужд армии или перевозки продовольствия.