Иосиф Ликстанов - Безымянная слава

Голос Маруси — веселый, оживленный — легко долетел до Степана; он не шевельнулся.

Маруся повторила:

— Завтрак готов!.. Садитесь за стол. Сейчас подаю…

Он пошел к дому влез в окно своей комнаты, позвонил в редакцию, чтобы попросить Одуванчика взять для него номер в гостинице, но услышал голос Сальского. Нет, Одуванчик еще не приходил. Что нужно Кирееву?.. Пускай ему позвонит Одуванчик. Хорошо, Сальский скажет Одуванчику… Старый репортер спросил: «Как вы думаете, подойдет ли к моей статейке о контрабандистах заголовок «Алмазный пловец»? Звучит?.. Да, заголовок из вкусных… Впрочем, Дробышев предпочитает заголовки попроще, что-нибудь вроде: «Успешная борьба с контрабандой». Спасибо, предложу два заголовка на выбор», — ответил Сальский.

В дверь на минуту заглянула Маруся:

— Степа, завтракать!

Положив трубку, он посмотрел на свой письменный стол, не увидел завтрака там, где привык находить его в последнее время, все понял и с враждебным предчувствием пошел в комнату матери. И все, все, что он увидел, полно, до мельчайшего штриха совпало с его предчувствием. Он увидел в комнате матери стол, накрытый на два прибора, салфетки возле приборов, сложенные треугольными козырьками, как в торжественных случаях складывала их Раиса Павловна, никелированные закрытые судочки и в довершение всего бутылку вина и высокие, узкие стаканы на коротких ножках.

Маруся стоя ждала Степана, положив руку на спинку стула, уверенная, что Степан сейчас займет место по другую сторону стола, напротив нее, уверенно взявшей место матери… Здесь, в этой комнате, мать сказала Степану: «Приведи Аню», здесь она поцеловала его в последний раз, приказав передать этот поцелуй его любимой… И вот этот стол, накрытый по-праздничному, эта бутылка вина. Помолвка и свадебный пир заодно, потому что погибли его последние надежды, потому что началось ее счастье, счастье этой девушки, бывшей пока только прекрасной тенью и вдруг ставшей женщиной и хозяйкой.

Девушка ждала, уверенно положив руку на спинку стула. Сила ожидания восторжествовала. Все препятствия, разделявшие их, исчезли одно за другим. Судьба служила ей верно: судьба хотела, чтобы они сели за этот стол и налили вино в стаканы. И так явственно прозвучали в его памяти слова, когда-то слышанные им от другой, от любимой и потерянной навсегда: «Наша помолвка, наше обручение, милый!» А эта все ждала, улыбающаяся, прекрасная, с цветущими приоткрытыми губами, с нетерпеливо зовущими его радостными глазами, сознающая свою красоту и готовая стать женой и слугой на всю жизнь.

— Садитесь, Степочка, — сказала она. — На свое место садитесь…

Затем ими было сказано немного.

— Нет, — ответил он тихо, — я не буду завтракать здесь. Съем что-нибудь в своей комнате, как всегда, и начну собираться. Сегодня… сейчас я переезжаю в гостиницу и больше не вернусь сюда…

Было сказано все, что он должен был сказать, — все, решительно все! — и она поняла, что все вдруг рухнуло, все кончилось. Она не побледнела бы так, не пошатнулась бы так, если бы не поняла. Неподвижная, застывшая, с глазами темными и громадными на мертвенно побледневшем лице, она нашла лишь одно слово:

— Зачем?

— Нам нельзя оставаться здесь вдвоем, — сказал он. — Это кончится плохо — несчастьем.

— А где ваше счастье? — спросила она, пытаясь бороться с его решением. — Где вы найдете счастье… если уедете? Не любит она вас и не жалеет. Уехала и ваши письма назад прислала… Нет ее любви для вас, нет вам от нее счастья!

— Да, — согласился он. — Мое счастье ушло, но и с вами не будет счастья. Нельзя идти с человеком… которого не любишь. Буду мучиться я, будете мучиться вы. И так всю жизнь.

— Нет, полюбите вы, полюбите меня! — воскликнула она. — Люблю же я вас, ой, Степа, как люблю!.. — Она пошла к нему, протянув руки.

— Я ухожу, Маруся, — тихо сказал он.

Она остановилась, села на стул и вдруг уронила голову на стол, обхватила ее руками, спросила как сквозь сон:

— А я… Как же я?.. Что же это, Степочка?

— Вы найдете свое счастье, Маруся, — сказал он.

Она медленно поднялась, глянула на него дико.

— Могилу я найду! — крикнула она и схватила его руку, взмолилась: — Хоть не уходите! Хоть здесь останьтесь… Куда вы, не надо… Живите здесь, а я уйду… Вы потом меня позовете, Степа!

Ужас, отчаяние смотрели на него из громадных горящих и сухих глаз — отчаяние погибающего и молящего о пощаде. И, убегая от этого взгляда, от горькой и острой жалости, он прошел к себе, запер дверь, выдвинул из-под кровати чемодан.

Бросая в чемодан как придется одежду, белье, какие-то книги, Степан наконец-то почувствовал, как тяжелы были для него короткие минуты объяснения с Марусей. «Иначе нельзя, нельзя, — думал он, невольно прислушиваясь и страшась тишины, наступившей в доме. — Это жестоко, очень жестоко, но иначе нельзя…» Но сердце его ныло все сильнее, он чувствовал, что следом за только что принятым решением идет тоскливое сожаление, раскаяние. Ведь не было, не осталось в сердце ни одной капли, ни одной искорки надежды на встречу с Аней, а он, безумный, все же прошел мимо любви, тянувшейся к нему так жадно, прошел в холодную, темную пустоту мимо человека, для которого он был счастьем, возле которого он, может быть, тоже нашел бы счастье. Подумалось: «Стерпится — слюбится. Разве я знаю, как все может случиться! — И тут же, возмущенный этой трусливой, недостойной и унизительной уступчивостью, закрыл чемодан, пробормотав: — Униженно припадая к стопам, да? К стопам обстоятельств? Ведь не люблю же я ее и не полюблю, зачем же мучить и ее и себя?» Но вздрогнуло, сильно и радостно вздрогнуло сердце, когда в дверь постучали. Это она, любящая, вернулась, чтобы против его воли стать между ним и пустотой, безнадежностью, одиночеством. И разве это не счастье? Разве не счастье владеть любящим сердцем?

Нет, это постучала соседка, пожилая женщина, помогавшая Раисе Павловне по хозяйству.

— Степа, Маруська велела вам сказать, что она будет жить у санитарки Трофимчук, на Слободке. — Женщина добавила оторопевшим тоном, как видно недоумевая, не понимая, что произошло между молодыми людьми и какой смысл имеют слова, которые она говорит по просьбе Маруси: — Степа, Маруська велела вам не уходить из дома… И чтобы вы позавтракали сами… А если вы пошлете, так я добегу до Маруськи…

— Спасибо, — ответил он.

Посланница Маруси еще немного постояла у двери и ушла… Он засунул чемодан под кровать, остановился посредине комнаты и задумался. Как понятно было это бегство Маруси! Удержать его дома, в надежде, что сердце может еще смягчиться, что на смену одному решению придет другое, что он позовет ее, умеющую терпеливо ждать…

Снова тишина, снова одиночество, но теперь уже полное, безграничное, на тысячу верст в любую сторону, — иди, шагай… Оставляя за собой двери открытыми, он побрел на пляж, вернулся, вынул из кармана возвращенные письма, бросил их на стол и сел, как присаживаются на минуту перед дорогой. Все-таки надо уходить, надо уходить отсюда навсегда и далеко. Сегодня же он договорится с Дробышевым, чтобы они приготовились к переезду в этот дом, который им так понравился, а сам переедет в гостиницу, чтобы чувствовать живых людей за стеной, чтобы слышать шум и голоса улицы.