Федор Кнорре - Рассвет в декабре

Потом они подошли к маленькому, которого убили на бегу, и тоже посветили на его плащ, на рыжие волосы. «Ох, так я и знала», — сказала девушка.

Солдаты постояли в нерешительности, переговариваясь. Слов было не разобрать, но разговор был деловитый, вроде ворчливой перебранки дворовых соседей, точно один сварливо приставал: «Ну вот опять мусора набросали под окнами, теперь за ними убирай!», а другой огрызался: «Да черт с ним, с этим мусором, обойдется!..» — «Черт с ним, черт с ним, тебе б только самому не подметать!» Так они и ушли, неторопливо, и голоса у них были беззлобные и равнодушные.

В небе понемногу светлело. Звезды над головой у них разгорались, тонули в облаках и снова выплывали в озера чистого неба. Очень тихо было вокруг.

— Хенде хох, вот дурак несчастный, ну я уж нет! — горячим полушепотом заговорила опять девушка. — Я уж не остановлюсь!.. Я побегу, им в сапожищах меня нипочем не догнать, я на ногу легкая, ну что может быть? — из автоматов сразу схватишь на бегу штук пять попаданий, и точка, не поиздеваешься, брат! Это когда долго откладывают, тянут да готовятся, тогда страшно. Я уже видела! А так? Тьфу. Схватятся, сразу ударят трое, четверо, и все. Сами не понимают, чугунные морды, что тебя же спасают! Ты-то побежишь? Со мной?

— Лучше… Чем обратно?.. Лучше…

— Ну, тогда смотри. Сговорились. За руки возьмемся и… Нет, за руки нельзя, это мешать будет. Просто побежим вместе, вот как рыжий, рядом побежим, и все… Ты давай к той стенке перекатывайся, там лежи. Я тут буду.

Он осмотрелся, подвигаясь, куда она ему показала. Площадка балкона вся была открыта со всех сторон, только низкая бетонная ступенька основания сорванной ограды прикрывала ее от улицы. Да проросшая по щелям трава прошлогодняя и новая, нелепо тут, на высоте, покачивалась, точно в чистом поле на ветру. Зато сверху она была вся на виду. Дом напротив, на той стороне улицы, правда, был низкий, трехэтажный, но за крышами невдалеке поднималась темная масса собора с колокольней. Ага, там, конечно, и есть сторожевой пост, наблюдательный пункт, как предупреждал парень. Правильно. Как он сказал?.. Да, можно хорошо отдыхать, пока светло не станет. Тогда все! Как на подносе окажешься на самом виду.

— Да, может, мы еще выберемся… Что-то нам везло до сих пор.

— Это до сих пор. А теперь-то уж никто за нами не придет, ты что, не понимаешь, что ли? Нам с тобой жития, голубчик, до света, а там слезай не слезай, тут мы на виду, а слезем — на первом же углу нас схватят. В городе не знаем даже, куда повернуть. Смотри, вот звезды показались. Богу умеешь молиться? Нет? Я вот тоже. В нашем блоке две настоящие монашки были. Я ведь сперва в лагере была, потом меня фрау хозяйка купила к себе на хутор. Не русские монашки, католички, что ли, или итальянки. Так вот они молились. Мы думали — они помешанные, а другой раз даже завидно, они уверены, что у них свой хозяин есть, повыше блокфюрерши. Понимаешь, есть ли, нет ли, а они с ним разговаривают… Больше всего «Мария, Матерь…». Вечером темно, тишина, а они бормочут… — Она вздохнула со снисходительной усмешкой, чужим голосом, не разделяя слов, монотонной скороговоркой забормотала: — «О, санктиссима о пиисима дульцис вирго Мария матер амата интемерата ора ора про нобис…» И так без конца, и не понимаешь, а запоминаешь. Хорошие бабки, тихие. За плохое в лагерь бы не забрали, верно?..! Когда в нашем блоке кто-нибудь совсем доходил, начинал помирать, они над ней обязательно сядут и бормочут потихоньку. Сперва даже против были, а потом думаем, пускай, они же от доброго сердца стараются. Не стали мешать. Они свое кончат, а тогда мы свое поем. Тихонечко, чтоб снаружи не слышно.

— А что ж вы-то пели?

— Песни, всякое… Знаешь, когда самые радостные песни поешь тихонько, медленно, они сильнее самой распечальной за душу трогают. Мы «Однозвучно звенит колокольчик», и они за нами. Наверно, думали — молитва наша! Улыбаются так, радуются, подпевают, тоже слов ничего не понимают, а очень стараются похоже выговорить. Ах, как это им нравилось! Мы их обеих тоже нашими песнями отпели потом. А меня вот фрау купила. Я тебе говорила? У меня волосы очень светлые были, ей понравилось.

— У тебя и сейчас светлые.

— Светлые. Да обкромсаны. А какой ты есть, я тебя сейчас позабыла, а хорошо все время помнила… погоди, постой, нет, помню, помню.

Он повернулся и начал вглядываться ей в лицо, смутно белевшее и как будто непрерывно менявшееся в неясном струящемся ночном сумраке.

В небе все время тоже что-то двигалось, тучи двумя стаями наползали, обгоняя друг друга, и звезды то открывались, то пропадали в бездонных окнах чистого неба.

— Ты хоть не спи, а? — попросила девушка. — Мы же тут двое на всем свете — я да ты. И жизни нам до утра. Знаешь, как бабочки-однодневки. Нет, нисколько мы на них не похожи… Растрепы и рваные. А одень меня, причеши, я знаешь какая миленькая!.. Обидно, только чуть-чуть было не дожили… Может быть, через месяц придут наши, а мы уж этого и не увидим.

— Может, и раньше даже.

— Еще обиднее. А что было делать? Моя фрау для коров вагон сумела получить. Да, я тебе это говорила. И меня с собой. Нет, думаю, дудки, затащит в самую в глубинку, в Германию, я и сбежала… Сколько звезд высыпало! Ты смотришь?.. Ты когда-нибудь на звезды глядел?

— Мало.

— Вот идиоты-то, а? И я редко смотрела… Вот если бы правда так было, как наши монашки верили! Вдруг мы с тобой встретимся там, на небе? И не узнаем друг друга, а?.. Ты бы не узнал, а я бы тебе и сказала: «Помнишь, нас убили вместе?» Ты бы и узнал: «А, добрый день, это ты мне на голову наступила, когда на лестницу лезла!»

Ты удивляешься, чего я болтаю, да? А я два года, кроме как с собакой, ни одного русского слова не сказала. Меня на ночь в чулан фрау, как поросенка, запирала, чтоб не бегала, а я сама еще изнутри поленом закладывала, чтоб ко мне кто-то не влез… А сейчас мы с тобой тут на воле, я тебя совсем почти уж, кажется, узнаю, да, совсем вспомнила, вижу, да, такой ты всегда и был. Как я сразу не вспомнила… Не спишь?

— Ну что ты.

— Выспимся досыта завтра, только вниз слезем… Ах ты!.. Звезды опять выплывают. Глядишь?

— Да, хорошо, когда звезды.

— Ты чувствуешь, до чего это хорошо… — Переждала мерные удары колокола, отбивавшего часы на колокольне. — Никакие собаки следа туда не возьмут, на звезды! И до чего же сверху им покойно глядеть, как нас тут ловят, убивают. Они же скоро увидят оттуда, как все фашисты завтра сдохнут, сдохнут!.. И все это им только дурная минутка. Подождать — и нету! А ты обо мне часто вспоминал? Ну, что ты помнишь, расскажи.

— Как ты по воде к лодке шла.

— А у тебя рука обожженная, а? Я не помню, отчего?.. Ну еще чего-нибудь скажи.

— Удивительно… — сказал он. — Ты что, правда вся смуглая такая или показалось… А?